В дни те же князь великий Дмитрий Иванович послал вестников и грамоты дал им, а в них писано так: «От великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси князьям и боярам, и детям боярским, и всем воеводам, и всему войску, и всем безымянным — чей кто ни будет. Как только к вам эта грамота моя придёт и вы бы, часа того не медля, шли вон день и ночь, других грамот не дожидаяся, собирались все конечно в Коломну на мясопуст Святой Богородицы[83], там распределим полки и дадим каждому полку воеводу. А эти грамоты посылали бы друг другу, не теряя ни часа».
— Но почему Мамай четырёх мурз отрядил с Тютчевым? Пусть бы Захария меня предал и в Орду отъехал, но ведь мурз-то этих я всё одно бы с ним не отпустил. На что рассчитывал?.. Почему их в жертву принёс? — делился своими мыслями великий князь с Боброком, сидя на лавке в своём тереме в одной белой рубахе с расстёгнутым воротом, словно после бани. Низ ордынских шаровар спадал на мягкие замшевые туфли.
Тут же стоял Игнатий Стырь. Он только что вернулся с берегов реки Яузы, от матери, куда возил Андрейку, так как Феофана Грека на Москве не оказалось: расписывал одну из церквей в древнем Новгороде.
— Позовите Захарию! — крикнул великий князь одному из дружинников.
Мог бы приказать и Стырю, но после того, как узнал о его злоключениях в Рязани и Орде, словно чувствовал вину перед ним. И обращался к нему не иначе, как по имени.
А особенно внимал рассказу о том, как Игнатий плавал в тумане по мещёрским озёрам и ему церковь чудилась то слева, то справа, и как женщина Алёна, которую хорошо знала Ефросинья, жена Олега, шла по воде босиком, словно Богородица... Даже показалось Стырю, что внимательнее был при этом великий князь, нежели когда слушал про ордынцев. А впрочем, о них постоянно доносили Дмитрию Ивановичу засечники[84] Андрея Попова с Дикого поля, а князь всё больше выспрашивал о тайнах этих самых мещёрских озёр. И всё чему-то улыбался. А потом сказал: «Значит, и впрямь для отсидки место надёжное, коль не токмо ордынцам, но и своим трудно туда добраться. Наверное, и казна там спрятана...»
Явился Тютчев: спокойный взгляд карих глаз, прямой нос, широкие скулы, густые тёмные волосы, широкоплечий, тонкий в талии, без бороды. Невольно залюбовался им Дмитрий. И неудобно стало московскому князю за свой вид перед строгим Захарией — велел подать кафтан.
— А скажи, Захария, не усмотрел ли Мамай в твоём посольстве некоего подвоха?.. Будто данью ему мы хотели время выиграть...
— Думаю, что нет, княже, не усмотрел. Уж больно горд он, и в гордыне своей — однозначен...
— А почему же он своих самых приближённых мурз с тобой послал, Захария? Что этим сказать хотел?
А ничего, княже, не хотел сказать, просто избавиться от них решил. Позови постельничего Козыбая, он мудрее остальных. Он расскажет.
Позвали Козыбая. Поглядев на него, сразу становилось понятно, что содержали на московском дворе мурз не как пленников: при них даже сабли оставили.
Молча поклонился бывший постельничий Мамая, по-русски пожелал многие лета великому князю и Боброку Волынскому.
— Спасибо, Козыбай, — поблагодарил его Дмитрий Иванович. — Многие лета и тебе, великий мурза.
— Я не великий мурза, князь. Я всего лишь бывший слуга предавшему меня царю, князь.
— Почему предавшему? Ты ведь тоже должен был, находясь с Тютчевым, ко мне посольство вершить...
— Нет... То, что меня впереди ожидают беды, я это понял, когда Мамай взял меня к Фериборзу, оставив на берегу Итиля Челубея, родственника Тулук-бека, племянника Мамая, который живёт дядиной мыслию... Мамай доверял мне и моим друзьям, а это не нравилось Челубею. Он через Тулук-бека убедил назначить нас в сопровождающие к Захарии Тютчеву...
— А верил Мамай, что Захария вернётся к нему?
— Верил.
— А ты, мурза Козыбай?
— Я не верил.
— И всё-таки пошёл с ним?
— Я исполнял волю сильного. Иначе — секир-башка, великий князь.
Дмитрий Иванович не мог скрыть улыбки.
— Челубея я знаю. Тулук-бека тоже. А кто такой Фериборз? — спросил Тютчев.
— Это маг и волшебник, живущий в скале, знающий священную «Авесту», — ответил Козыбай.