На Мете и застал их этот праздник, первого августа по старому стилю.
В этот день четыре века назад — без каких-то восьми лет — Владимир Святославович, князь киевский Красное Солнышко, окрестил русского человека, сделав его христианином. Далёк Нова-город от Киева, и, когда в столице Киевской Руси уже молились в деревянных церквах, то на берегу Ильмень-озера и Волхова на капищах ещё сжигались в честь языческих богов туши быков. Перун, стоящий на холме, радовался этому, но дошла очередь и до него. Свергнутый, он поплыл по Волхову к Большому мосту и, сильно рассерженный, бросил на деревянный настил палицу, говоря: «Века вам ссориться, новгородцы, и расквашивать носы друг дружке...»
Так и повелось: один городской конец[89] восставал на другой — Плотницкий против Гончарного, Людин против Неревского, и шла потасовка, а драки, затеваемые на вече, выкатывались через ворота Детинца и заканчивались под Большим Мостом смыванием с себя крови в волховской воде.
Празднество первого Спаса в русской церкви соединялось с воспоминанием о крещении Руси, с выносом Креста для поклонения и с крестными ходами водного освящения... Этот праздник звался ещё Спасом на воде или Мокрым Спасом. Спасались от грехов...
Освящался и мёд. Пчеловоды заламывали соты, чтоб пчела не перетаскала мёд из своих ульев в чужие. В этот день пекли пироги с пшённой кашей и мёдом. Поспевала дикая малина, шла обильная заготовка её, сушились и цветки малины, настой из которых применялся как противоядие против укуса змей и скорпионов; отваром же промывали воспалённые глаза.
А на гулянках весёлые женихи просили нарядных невест отгадать загадку: «Мёртвым в землю упал, живым из земли встал, красну шапку заломил и людей усыпил». Что это?
Ну, конечно, мак!
Собирали и его. Существовало поверье: если зёрнами мака обсыпать избу, то все ведьмины козни окажутся напрасными...
В день крещения Руси начинали ранний сев озимой ржи. Стаскивали с печи ветхого старика — старинного пахаря... Поддерживали ему руку одни, потрясали другие: «Посей ты, дедушко, первую горсточку на твоё стариковское счастье!»
...Иван Васильевич Усатый приказал сделать привал. До Нова-города оставалось пройти пятьдесят поприщ[90].
С учана свели на берег по трапу лошадей, чтобы они поразмялись и пощипали свежую траву на поляне. Двоим купчишкам и трём рындам выпал жребий сторожить; в густом буйном лесу может напасть топтун — бурый хозяин, голодные волки, да и просто лесные тати, коих развелось всюду множество: беглые смерды, погорельцы, бездомные людишки — отчаянные головы, которым всякая работа в тягость, и чем в руках держать чепиги сохи аль ручку плотницкого топора, лучше уж — рукоять ножа или шестопёра, — вот они-то и сбивались в разбойные шайки...
Усатый дал в руки сыну Микуле топор, молоток и гвозди и услал его с Дмитрием Клюковым.
На плоскодонке нашлась сеть, закинули в Мету, выловили несколько лещей и щук. Насобирали сушняка, развели костёр, сварили уху, поели и легли отдохнуть.
Андрейка пристроился рядом со Стырем возле векового дуба, запрокинул за голову руки, всмотрелся в высокое, пронзительное от синевы небо... Вверху ветер качал верхушки деревьев, они замысловато чертили остриями на этой ослепительной синеве узоры, и Андрейка мысленно восхитился: «Какая глубокая голубизна и плавность!..» Вот и появятся они потом в его иконописных работах — голубизна и плавность, будь то иконы «Сошествие во ад», «Воскресение», написанные совместно с Даниилом Чёрным, а также знаменитая «Троица» — символ времени, мира, согласия и духовного единства.
Рублёв напишет этот образ в похвалу своему духовному отцу, святому Сергию Радонежскому, который твёрдо веровал, что «взиранием на святую Троицу побеждался страх перед ненавистной рознью мира сего».
Вглядитесь в жертвенную плавность, в складки бирюзовой одежды ангелов и вы увидите покорность Сына, которого изображает средний ангел, и Святого Духа справа, воле Бога-Отца, что написан слева, и готовность их принести себя в жертву во имя любви к людям.
Будучи в плену у ордынцев, Андрейка и там искал в людях эту любовь и мог привязаться даже к иноверцам, если в их груди билось человеческое, а не звериное сердце...
Вспомнил несчастную Акку, которую любил рисовать, плавные изгибы её тела, голубые раскосые глаза; свою маму вспомнил и отца, Ивана Рублёва, лучшего на московском подоле златых дел мастера.