ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Случайный взгляд Василия Васильевича на проходившую мимо немолодую женщину заставил ту вздрогнуть. Ее состояние каким-то образом передалось Киричуку. Он замедлил шаг, оглянулся. Мгновение они смотрели друг на друга.
— Василий Васильевич?! — глуховато, с оттенком удивления в голосе произнесла женщина.— Вы ли?..
Давние, теперь уже, по истечении почти сорока лет, но памятные события, происшедшие не здесь, в Донецке, а на Волыни, где ему довелось работать в конце сороковых годов заместителем начальника управления госбезопасности, возникли в сознании Киричука.
Во встреченной женщине он узнал бывшую оуновскую пособницу Марию Сорочинскую.
Сложно когда-то переплелись их пути...
2
Конец февраля сорок седьмого года в Волынской области стоял небывало снежным: за последние три дня, к удивлению старожилов, пушистые белые хлопья непрерывно падали и падали, засыпая села, поля и леса.
Величественный, первозданный покой царил в лесу. Особенно на этом березовом островке среди редких широкоствольных дубов с раскидистой отяжелевшей кроной. Казалось, слегка коснись могучего ствола, и он тут же сбросит с ветвей кипенно-белое убранство.
Именно об этом — сбросит! — прежде всего подумал Иван Гринько — он же надрайонный проводник ОУН по кличке Зубр, высунувшись поутру из квадратного лаза схрона и оглядываясь вокруг.
Стоит пришедшему связнику неосторожно коснуться припорошенных деревьев, и любой проезжий сразу поймет, что к чему. Жди тогда обкладки чекистами или «ястребками». От одной этой мысли сжались кулаки, отросшие ногти до боли впились в ладони. Зубру вовсе не хотелось ни покидать вместе с Дмитром и Алексой их последнее перед «черной тропой» убежище, где еще не успел после болезни набраться сил, ни уж, тем более, погибать.
Присев, Гринько протиснулся в узкий мерзлый проход и на четвереньках проник за дверцу. В прихожке-подсобке было свободнее, тут можно встать во весь рост. В жилом отсеке с приходом Сороки стало тесно. Сейчас тот сидел на полу возле небольшого, наподобие табурета с высокими ножками, стола, развлекая лежащих па широких нарах охранников Зубра Дмитра и Алексу:
— ...А толстая мне говорит: «Я вечером думала, приласкаешься ко мне».
Вошедший Гринько жестко посмотрел на Сороку, гаркнул:
— Хватит баб словами щупать!
Сорока вскинул к плечу открытую ладонь в знак «молчу!», при этом желваки на его скулах мгновенно собрались, напряглись, выдав истинное отношение связника к замечанию. Тут же сошла улыбка и с тощего лица костлявого Дмитра, прикрыл глаза пухленький подросток Алекса, еще не познавший девичьего поцелуя, но уже погубивший не одну человеческую жизнь.
— О Марии дозволяю рассказать,— смилостивился Гринько.— К жене брата своего не присмолился, надо думать? Тогда б Микола кишки твои на энкавэдэшном заборе развесил, не приполз бы сюда.
Петро свел густые, подбритые поверху брови, от неожиданности соображая, что от него требуется. А потом ошарашил новостью:
— Заборчик-то, друже Зубр, сменился. Неужто Мария Опанасовна не известила в тех бумагах, которые принес?
— Как — сменился? — Гринько отодвинул коптилку и взял со стола скрученные в трубочку донесения.— Ты отвечай,- когда спрашиваю.
— Так и сменился. С голубого на зеленый. Был энкавэдэшный, стал эмгэбэшный. С эмгэбэ нам теперь предстоит дело иметь. Тесная будет дружба, черт бы их побрал.
— Не будет! Запел...— склонился над привезенными Сорокой бумагами Гринько, сразу отыскав заинтересовавшую его подробность. «В областном управлении МТБ появились два новых работника, их изучаем». «В Теремновском районе чекисты провели в Лыщенском лесу операцию против одной из боевок. Вожак вместе с пятью братами погиб».
Гринько даже вскочил от удручающей новости на ноги, ему захотелось бежать куда глаза глядят. А тут еще Сорока, не ведая о возникших у надрайонного проводника тревожных мыслях, порассуждал вслух:
— Боголюбы проезжал, много военных там видел, грузовых машин. Дальше хода нет, вроде как застряли.
— Куда хода нет? — дернулся к нему Гринько.— Почему не выяснил?
— Да их повсюду понаехало, военных-то, не мне же считать.
— Ас чего ты решил, что эти, в Боголюбах, застряли? — забеспокоился Гринько.
— Топчутся без дела, не квартируются, походная кухня дымит.
Гринько простуженно прокашлялся, хрипловато бросил;
— Была бы у меня должность «директора паники», я бы тебе ее пришпилил. Хотя сорока птица тоже вредная, ты идешь, а она будто знает, куда путь держишь, наперед залетает и орет на всю округу.
— К чему это вы мне, друже Зубр? — явно обиделся связной.