— Чего молчишь? Подвел я ее, выходит. Нечаянно* сам бы лучше вместо нее сел. Ради тебя, вернее.
У Миколы глаза оживились.
— Ради меня, да и ради себя можешь успеть сделать. Должен, не лопухи же мы с тобой, как батька, бывало, говорил.
— Чего сделать-то? Не мямли,— поторопил Петро.
— Не марать больше руки кровью, вот что,— издалека решил подойти к главному Микола.
— Это уж как выйдет. С чего у тебя такая забота?
— Ты жить хочешь?
— Хочу.
— Ас ними в банде много наживешь?
— Ну, нет. Давай, давай, говори, чего обхаживаешь, не девка. Уйти хочешь предложить? Так там же тюрьма, дадут столько, что и на том свете придется досиживать.
— С повинной надо выйти. Марию вчера видел, в Порфирьевке у бабки Васьки нашла меня. Так вот скажу, слушай, она придумала — для смягчения нашей вины повязать Зубра. Смотри, чтоб никому ни звука!
— Потише сам-то,— хлопнул по коленке брата Сорока, утер вспотевший нос, рассуждая: — Зубра я для своего удовольствия сам удушил бы. Только вдруг чекисты обманут. Им бы нас выловить да перегрызться повод дать.
— Ия Маше об этом, а она мне толкует: не чекисты помилование раздают, а Советская власть ее гарантирует, она не врет, обращение было от имени Верховной Рады Украины.
Сорока еще с сомнением:
— Обработал ее Стройный, неохота бабе в тюрьму, хватается за соломинку.
— Ты Машу не осаживай, не тебе тянуться до нее, она не промахнется. И завалил-то ее ты, тебе и слушаться бы нужного совета, пока возможность есть. Она вот боится другого — наперед смотрит, как бы горячий дурной Петро новых дел кровавых не натворил, говорит, ступай-торопись, а то дорогу назад обрубит.
— Так и сказала?
— Ну а как же, о чем и толкую. Ты знаешь меня, не кинусь в омут, не размерив-примерив. Дело Маша предлагает, а Советской власти скажем как есть: темные были, сдуру впутались, да вот просветлели. Уж лучше отсидеть, много ль на худой край дадут, чем жизнь кончать.
— Ох Микола, Микола,— вздохнул Сорока.— Врозь от тебя не пойду, ты знаешь. Была не была. А Зубр сейчас Гному одному больше всех доверяет.
— Маша просила рассказать ему обстановку и тревогу — выполнять поручения боится. Как быть? Чтоб в контакт с Зубром войти. Ну и понадеялась она, может быть, нам возле него удастся побыть. Момент и подвернется.
— Гм, подвернется,— ухмыльнулся Сорока.— Он в сортир без охраны не ходит.
— Прикончить и уйти можно. Вдвоем бы только. А то ведь одному из нас оставаться нельзя — удавят.
— Это уж давай держаться друг дружки. Мария-то на воле или в кутузке?
— На воле, говорит, как жила, так и живет.
— С кем? Когда ты тут.
— Ожил, вижу, на похабщину потянуло. Усну малость. Значит, договорились? Окончательно?
— Спи, Микола.
А Мария Сорочинская говорила в этот момент Кромскому:
— Все, кончились подкладки в ошейник моей Хивре. Сморчок свое дело сделал. А мои послания забирает?
— Забирает,— подтвердил Кромский.
Вы хотели, чтобы я его дом показала, Яшки Бибы.
— Теперь не надо, мы знаем его. А где обитает зубной техник?
— Ой, найду ли сейчас, я у него раз всего-то и была — война еще шла, потом Кухча с ним дело имел.
Кромский взглянул на Артистку, решил — не играет.
— Так куда сворачивать, что там приметное рядом? — спросил.
— Вон на пустырике двухэтажный дом желтый, я его еще сумасшедшим прозвала.
Кромский уже развернул машину.
— Ну что же, поедем па эту улицу, глянем па желтый дом.
Вечером к Василию Васильевичу должна была приехать семья. Откладывать переезд дальше нельзя — скоро занятия в школе. Квартира у него давно готова, но он все медлил с вызовом: работа, требовала полной самоотдачи.
Утром Василий Васильевич на пару с Чуриным отправился в Баево поговорить с людьми, посоветоваться о предстоящем судебном процессе — готовились к нему тщательно.
На дороге их встретил майор Тарасов, повел сотрудников из областного управления госбезопасности в клуб, где у порога уже поджидало несколько человек, среди которых Киричук заметил секретаря сельсовета Кормлюка.
— Здравствуйте, товарищи! Здравствуйте! — раскланивался подполковник, удивившись присутствию здесь и председателя колхоза Бублы. Спросил с недоумением: — Ждете кого? Что за представительство?
— Ждали, вы приехали,— изобразил что-то в воздухе рукой Кормлюк и прямо к Василию Васильевичу: — Процесс будет?
— Понятно,— кивнул головой Киричук.— Через неделю-полторы хотим провести здесь открытый судебный процесс над известными вам бандитами Кушаком, Хрисанфом, Шуляком.