— Вы смотрите, чтобы самосуд им люди не устроили,— не торопясь предупредил Бубла, прижав к боку пустой рукав кителя.— Я, собственно, об этом и пришел сказать.
Василий Васильевич вскинул руку, прося внимания.
— Мы для того и приехали, чтобы посоветоваться,— начал он, видя, как тянутся к клубу люди.— Ведь будем судить не только конкретных бандитов, проливших людскую кровь, но и украинский буржуазный национализм в целом. А пострадавших и свидетелей здесь долго искать не надо. Вот председатель колхоза Бубла сам был ранен бандитами, дочь потерял. И это после того, как он, защитив Родину и потеряв в боях руку, вернулся домой для мирной жизни. Давайте, товарищи, поможем суду найти особо потерпевших. Их вызовут на процесс, где и будут вскрыты совершенные бандитами злодеяния. Преступников надо судить по закону.
— Хрисанф в войну тут лютовал, с крестом на шее ходил. Сколько хлопцев отправил в Германию,— сказал Дмитрий Готра.
— А партизан сколько перевешал собственноручно, скажи,— напомнил басом Микола Люлька.— Чуть чего, он фанерку с корявыми буквами «партизан» на шею — носил ее с собой — и вешал жертву на дереве.
Слушая о Хрисанфе, Василий Васильевич невольно вспомнил Угара. Странным, без повода представлялось ему исчезновение Луки. Не поступило сведений и о том, чтобы с ним расправились бандеровцы. Неужели они разоблачили его? Едва ли. Значит, не случайно Угар очень странно повел себя после ареста Кушака, как рассказывал Проскура.
— Товарищи,— снова вскинул руку Василий Васильевич и обратился к Кормлюку с Бублой: — Мирон Иванович и Захар Иванович, помогите нам и суду сэкономить время, перечислите веские преступления, совершенные в Баеве Кушаком и Хрисанфом, перепишите свидетелей конкретно.
— О предстоящем суде,— вступил в разговор Бубла,— знают в округе, а через неделю по всей Волыни слух разойдется. Потечет сюда народ, обиженных-то больно много. Имейте это в виду.
— Поимеем, Захар Иванович. Прошу только к завтрашнему утру данные подготовить и передать майору Тарасову, он заедет.
В клубе Киричук осмотрел сцену, представил себе стол, за которым — члены трибунала, и вспомнил о микрофоне.
— Обязательно надо,— обратился он к Тарасову,— транслировать процесс по радио для тех, кто не попадет в помещение. Займитесь этим не откладывая.
То ли всерьез, то ли в шутку Кормлюк посоветовал:
— Полк солдат надо расставить, где надо, и все будет как надо.
«Он прав,— подумал Василий Васильевич.— Полк многовато, а пару взводов заслоном поставить надо, а то растопчут бандитов».
На Чурина в этот момент насели трое старых знакомых, выговор сделали, что не заглядывает.
— Другим делом занят по горло,— оправдывался Анатолий Яковлевич.— У вас же новый работник из райотдела, есть с кем поделиться.
— Знаем мы его, но и вас уважаем, привыкли,— простодушно улыбнулся крестьянин с сединкой на висках и, придвинувшись к Чурину поближе, доверительно сказал: — Мы рассуждали промеж себя, чего это бандиты с весны во всех хуторах вокруг Баева поборами занимались, на постой заходили, а хутор у млына вроде бы обходили. Подозрительно что-то.
Анатолий Яковлевич подозвал Тарасова, рассказал ему о недоумении баевцев,
— У млына, говорите? — переспросил майор,—Там в одном из четырех домов Кондрат живет, переселенец из Рожищанского района, где у него якобы отца, мать и сестру бандиты убили.
— Во-во, живет. Неладно там что-то,— подтвердил крестьянин.
— Учтем. Спасибо, товарищ! — закруглил Тарасов.
19
Сентябрь ворвался на Волынь мрачными, глухими грозами, нервно ревущими ветрами, посеребренной утренней травой — иней ложился на студеной заре. Сыро, неуютно, уныло в потемневшем лесу. Ни живого существа, казалось, нет в нем ранней порой. Все попряталось, иззябло, промокло.
Потому странными могли показаться двое неряшливых парней, усердно подметающих березовыми вениками сырую землю у обрыва среди жиденьких берез. Это были Алекса и Дмитро — охранники Зубра, построившие для него с Мухой запасной зимний схрон. Вскоре схрон занесет снегом, а сейчас они тщательно обложили крышу дерном, чтобы тайное жилье не бросалось в глаза.
— Зови Зубра,— сказал Дмитро Алексе, закуривая. Помечтал: — У костра бы посидеть, вздремнуть, Сам ведь в тепле с этой торчит.
Алекса отодвинул из-под края кустарника ляду, но не полез в отвесный проход, а только сунулся в него головой, крикнул:
— Друже Зубр! Готово!
— Почему бы ему не зимовать, благодать-житуха! Муха под боком, жратвы — обожрешься, живи не тужи,— рассуждал Дмитро, глубоко и жадно затягиваясь самосадом.