Хихикая, Алекса стал помогать Дмятру. Но бросить труп в яму они не успели, Зубр не дал.
— Похороните хоть по-человечески, ублюдки,— взвинтился тот моментально и распорядился: — Лезьте вниз, я сам подам, аккуратно опустите, она с моим ребенком.
Алекса первым спрыгнул в могилу, прислонился к боковой стенке, готовый принять убитую. Дмитро подвинул труп поближе к краю, чтобы Зубру без хлопот сладить с ним, и тоже спустился в яму, вскинул руки, давая понять, что он готов. И тут Зубр медленно достал из-под полы телогрейки «бесшумку», заметив, как дрогнули, затряслись руки Алексы. Он выстрелил ему в грудь, метя в сердце. Вторую пулю сразу же послал с воплем метнувшемуся Дмитру в затылок. Не спеша, ногой свалил труп Мухи вниз и с любопытством посмотрел, как там все улеглись. Потом огляделся. Не заметив ничего подозрительного, аккуратно положил на траву «бесшумку», чтобы не мешала работать лопатой, не давила ему в живот, и стал закапывать яму.
Тяжелый осадок у Сухаря оставила расправа Бучи над Горуном, под пыткой подтвердившим свою двурушническую связь с властолюбцами. Он не присутствовал при докладе Бучи Комару, тот покинул его в Жвирке, и лишь на следующий день, когда Антона Тимофеевича доставили на окраину Яворова к Комару, по выражению довольного, с сияющими глазами лица эсбиста понял — дела его идут как надо.
— Будь, друже Молоток, гостем желанным,— снял рушник со стола Дербаш. Пригласил: — Садись, потолкуем.
Они выпили, молча закусили. Сухарь ждал, а Дербаш будто бы додумывал последние тонкости предстоящего разговора.
— Ты бывал тут, в Яворове?
— В любую пору его узнаю, в бараке возле водокачки жил.
— На железной дороге-то когда работал?
— Чего же тогда спрашиваешь, раз знаешь?
— У меня занятие такое — спрашивать, а твое, выходит, отвечать. Да не косись, пошутил я.
— Я думал, все проверяешь.
— Зачем так думал? Не порть впечатление.
Сухарь слегка улыбнулся.
— Мне приятно, что ты ко мне вроде со всей душой — как не ценить. Вот и бросается в глаза перчинка,— пояснил он, чтобы не раздражать эсбиста.
— Не подмасливай,— остановил хозяин,— Обратно в Германию тебя спровадить хочу, в Западную зону. Прогуляйся в головной «проводи, поручение у меня срочное.
— Справлюсь ли? Да и эта заграница мне вот как,— провел Сухарь пальцем по горлу. Спросил: — Надолго?
— До чего же я тебя знаю, друже Молоток,— с легкой веселостью заговорил Дербаш.— Ход конем сделал, подумал, а потом конкретно о деле. Приемлемо.
— Как же не думавши-то, друже Комар?
— Соображение должно моментально работать. Все замечай, соображай и делай вид, что отвечаешь подумавши, солидно.
— Не уловлю тонкости,— откровенно признался Сухарь.
— Встретишься с моим главным эсбистом, лично доложишь все о Горуне. Свои соображения об этом деле я ему уже сообщил. Вдвоем с ним разработаете подход к тем, с кем Горун поддерживал контакт. Пароль личный тебе дам, а по нему дальше получишь. Соображаешь ты хорошо, а действовать сумей, как я тебя учил: торопись медленно. И тогда ты будешь действительно Молоток.
Они еще посидели, обсуждая и переход польской границы через «окно», и как затем попасть по назначению под Мюнхен.
— Буча посвятит во все тонкости, он у меня уже дважды сходил туда и обратно,— закруглял Комар. И вдруг спросил: — Что там Горун толковал о Хмуром? В связи с чем? Очень путанно рассказывал об этом Буча, я толком не понял, что там за суждения у краевого проводника о вредности самого прозвания «бандеровец».
— Как же это Буча не доложил такую тонкость опасных рассуждений Хмурого, со слов Горуна, о том, что наименование «бандеровец» изжило себя, оно становится вредным, потому что у населения в сознании связывается с пониманием «банда», «бандит».
— Ты смотри, куда гнет! — возмутился Комар.— Это же не просто рассуждения. Давай-ка опиши мне все это. Буче хвост накручу, мямлил мне тут, пойми его.
Сухарь стал быстро писать по памяти показания Горуна, а Комар, прохаживаясь по комнате, вслух размышлял!
— Неужели непоправимо трещит, ползет? — взлохматил он пятерней волосы на затылке.— Очищать надо, вырывать гнилье, чтобы здоровое не заражало. Вернешься, я тебя на место Бучи поставлю, а то Павло тут не дотягивает. Хорошее мы тебе псевдо избрали. Оправдываешь, друже Молоток!
Куля растерялась, увидев прибежавшую к ней Полю из Смолевки, ту самую, которая с голодухи страдала «собачьей старостью». А узнав, что Лука жив, здоров и ждет свою Ганну, бросилась к своему милому дружку в сторону Рушниковки. Она бежала, не чувствуя ног, по чистому полю, пока не сообразила, что так может привлечь внимание. Сбавила бег, а потом и шаг — умаялась.