— Да ни с чего.
— Расскажите про это «ни с чего».
— Близкий человек попросил меня сходить в одно место, взять сверток. Сам он болел. Потом понемногу я втянулась. Мне интересна была тайная игра. И тайные люди симпатичны.
— Они убивают, а вы с симпатией к ним,— упрекнул Киричук.
— Никого они не убивали тут. Потом уж я узнала. Сначала интересно-было.
— Когда это было «сначала»?
— Да сразу после войны.
— Кто этот близкий человек, привлекший вас к сотрудничеству с оуновцами? Муж? Его брат?
— Да, Петр Сорочинский.
— Почему тогда муж скрылся?
— Он не скрылся, поехал к родичам.
— В такую пору к родичам? Подумайте-ка сами: тут беда нависла над женой, а он в бега.
— Я сама его проводила, он ни при чем.
— Связь обговорили с ним?
— Да, первое время мы договорились давать знать о себе. Если бы ничего не произошло, я велела бы ему вернуться.
— Каким образом? — ровно, располагающе продолжал допрашивать Киричук. Он ничего не писал, протокол вел следователь Баринов, а потому их разговор стал походить на беседу.
— Мало ли у нас знакомых, через кого мы можем переброситься вестями.
— А все-таки?
— Я не допущу неприятностей добрым людям,— поднялась вдруг Мария, самовольно подошла к столику у окна, взяла графин, налила воды, попила и со стаканом вернулась на свое место, сообразив, что этого, наверное, нельзя было делать в ее положении, по-детски оправдалась: — Ой, простите, я не знала.
И это неожиданное извинение показалось Киричуку настолько наивным, что заставило засомневаться, убежденный ли враг перед ним. Во всяком случае, Василий
Васильевич не видел перед собой ярого националиста — пожалуй, она права, что заигралась, а это несколько меняло дело.
Продолжая допрос, Киричук напомнил Марии Сорочинской об Обращении Верховного Совета УССР, ЦК Компартии Украины и Совнаркома республики, дававшем возможность таким, как она, спасти себя при условии чистосердечного раскаяния и признания вины, рассказал о зверствах оуновцев, о том, что весь народ поднялся на борьбу с ними. Артистка молча, удивленно вглядывалась в чекиста. И тут Василий Васильевич заметил, как глаза ее будто погасли, по щеке скатилась нечаянная слезинка, которую Мария тут же, спохватившись, смахнула рукой и словно очнулась.
— Где сейчас Петр Сорочинский? — спросил Киричук.
— Он стремился к Зубру,— медленно произнесла Артистка.
— Ваш муж Микола Сорочинский будет разыскивать брата?
Мария немного подумала.
— Едва ли,— пожала она плечами.— Но я могла бы, если надо, нацелить Миколу к Петру. И вообще, я хотела бы им помочь спастись.
До полуночи в березовой роще близ хутора Три Вербы майор Весник обговаривал с Угаром план захвата банды Кушака. Местность Иван Николаевич хорошо знал, и Проскура скоро перестал удивляться замечаниям майора, высказываемым Угару, вроде: «Какая же может быть стоянка за мостом через речку, когда кругом открыто — один дуб на пустыре, и до леса километра два, с любой стороны ни подойти, ни подъехать незамеченным. К тому же, с Кушаком возможна схватка, когда будете его вязать. Для этого скрытное место требуется. И пусть поблизости машина караулит, чтобы р-раз его, как куль в кузов. Зачем вам его тащить издалека? Условия ведь подходящие: всегда банда была возле него, а тут он ее разбросает для охраны.
Кушака решили брать после того, как он расставит бандитов на участках охраны прохода, где встречать неизвестного зверхника будут Угар с Проком. Майор Весник посоветовал Проскуре: «Арест функционера вместе с Кушаком нежелателен по той причине, что этим мы провалим Угара. Посмотрите на месте, Павел Гаврилович, как дальше быть с пришельцем».
Всякое терпение потерял Угар, слушая наставления. А когда майор ушел, он развалился на траве, раскинул руки и с облегчением произнес: «Батюшки ты мои! Замучил! До чего же дотошный человек! Ну разве все до мелочи предусмотришь? Заботливый майор, за руку только не отвел нас куда надо».
Из дома Кули Угар с Проком прошли на юго-запад километров пятнадцать и укрылись в заросшем кустарником овраге. Как ни протестовал с глазу на глаз с Проком Угар, предлагая продолжать путь, Павел Гаврилович запретил обнаруживать себя. Он понимал: районный проводник начинал утрачивать возле чекиста чувство предосторожности — знал, с ним не задержат, не арестуют, что, в свою очередь, было чревато другой опасностью — потерей осмотрительности в оуновском стане и большей вероятностью ошибок.
Угара надо было не только сдерживать, но и напоминать, что рядом с ними охранник — настоящий бандит.