— Зачем все это? — расширились вопросительно глаза Миколы.
— Чтобы к Зубру доступ найти, а случай подвернется — заарканить его. Тем более тебе рассчитаться с ним есть за что: на меня глаз положил. Сказала ему в последний раз, когда ночью Сморчок меня вызвал, чтобы не лез, потому что Миколу своего еще люблю. Не ухмыляйся, так и сказала, можешь напомнить ему при случае. Даже еще ляпнула насчет того, что я здорово старше его. Надо же было смягчить самолюбие мужика с ними на ножах нельзя.
— Замечал, думал, ты с ним,— пустился было в разбирательство своего наболевшего Микола, но Мария его одернула:
— Будет об этом, знай да помалкивай. Если бы что было, я бы сразу сказала,— и после паузы с умыслом добавила: — Все равно от него покоя не будет, он и тебя убрал бы, да меня побоялся, предупредила его. Месть от него возможна, осторожней с ним будь. Сейчас он тебе ничего не сделает, злорадствовать станет. Петро-то у него, знаешь?
— У Зубра?!
— Да, у него. И узнала, думаешь, от кого? От Стройного, подполковника безпеки.
— Тогда я пойду, тогда это нам на руку,— ободрился Микола.
Мария направилась дальше к машине, Микола — за ней.
— Связь через бабку Ваську, Костю каждую неделю буду посылать. Только не вырваться тебе к ней в Порфирьевку. Смотри, кроме как через Петра ни с кем ничего не передавай. Находиться буду дома. За меня не беспокойся. Правильно я сделала, что осталась. Давай выкарабкиваться к жизни.
17
К утру августовский лес наполнялся холодной промозглой сыростью и непроглядным туманом, заблудиться в котором без привычки ничего не стоило. Продрогший насквозь Проскура дождаться не мог, когда солнце проникнет в густую чащобу, увлекал Угара к краю облюбованной им поляны на открытое место и чутко засыпал. С Лукой у него все уже было переговорено за трое суток — люди в «проходе» расставлены, Кушак проникся ответственностью, возложенной на него Зубром.
Проскуре тяжело было смотреть, как вольготно разгуливает Кушак, тот самый, обнаружить и накрыть которого чекисты долго не могли. И зло брало Павла Гавриловича на этого застрявшего где-то таинственного оуновца, из-за которого, чего доброго, главаря банды упустишь.
Но именно он, Кушак, прибежал на исходе четвертой ночи к Угару с приятной вестью, что на первом посту встретили друже Л1олотка с напарником и сейчас их сопровождают сюда, в орешник.
— Дневать хотят тут,— сообщил Кушак и предложил устроить гостей у Кубышки, пообещав, что она их надежно укроет. Потом попросил Луку:
— Друже Угар, услужи. Нельзя мне на свету показываться друже Молотку, признал я его в темноте. Он меня, кажись, нет.
— В чем дело? Ты можешь объяснить? — заинтересовала Угара странная неловкость Кушака.
— Да виделись мы с ним по весне у лесника Сухаря. Друже Молоток — тогда он псевдо Цыган имел — шел после плена к нам. Ну мы и столкнулись.
Проскура весь подался вперед, жадно слушал, вспомнив предупреждение Киричука о возможной встрече с внедряющимся к оуновцам капитаном Сухарем, приметное лицо которого он запомнил по фотографии и, конечно же, не забыл простенький пароль: «Я от В. В.».
А Кушак продолжал:
— Я психованный был, что-то мне не понравилось, не поверил чему-то, грубость проявил. С завязанными глазами вел на постой. Он смело держался. Обозвал меня как-то обидно. Не надо мне больше видеться с ним, так лучше будет.
— Какие у тебя могут быть с ним дела? — равнодушно ответил Угар.— Не лезь на глаза, и все тут.
— В лес уйду,— сразу решил Кушак, не зная, как действует на нервы друже Проку.
— Павлу Гавриловичу никак не хотелось далеко отпускать Кушака, тем более теперь, когда явился такой «гость», как Сухарь. Брать надо главаря банды, вязать сегодня же. И тут неожиданно Угар удачно предложил:
— Давай-ка я тебе усы напялю. Катюха твоя не признает. И ступай устраивать постой, ты тут все знаешь, не мне же заниматься этим. Веди гостей.
Светало, когда они пришли к хате Кубышки. Проскура хорошо разглядел Антона Сухаря — ошибка тут исключалась, и с первой же минуты стал ждать случая, чтобы переговорить с ним. Но возле Сухаря все время находился пришедший с ним Буча.
Наконец Проскуре удалось привлечь внимание Сухаря, мигнуть ему и едва уловимым движением головы дать понять, что надо выйти наружу поговорить. Догадливый Молоток смерил Павла Гавриловича взглядом, спросил: