— Игорь, — позвал Богаев.
Ивашура извинился, подошел к переговорной панели.
— Михаил передает, что пауки снова начали ткать свою паутину, уже заткали всю насыпь у стены Башни. А ведь до пульсации еще далеко. — Богаев снял наушники и посмотрел на Ивашуру. Глаза у него были красные, под глазами набрякли мешки, лицо осунулось, пошло складками.
Здорово сдал Владлен, подумал Ивашура с состраданием. Ему под шестьдесят, давление, сердце — сколько можно держаться? А скажешь об этом прямо — обидится…
Вслух же он сказал:
— Очевидно, пауки начинают строить защитный барьер, другого смысла в их строительстве нет.
— На, поговори с ним. — Богаев передал наушники Ивашуре, уступил место у панели. — Я пока разомнусь.
Ивашура сел и вдруг почувствовал, как стул вздрагивает под ним, как живой. Разговоры в комнате утихли, все повернулись к радистам.
— Что там, Миша? — спросил Ивашура, прижав к уху дугу с наушниками. — У нас пол трясется…
Через несколько секунд донесся голос Рузаева:
— Такого я еще не видел, Игорь! Башня пульсирует! А пауки… — Голос потонул в волне помех.
— Что пауки?
— Они… взрываются! — донеслось сквозь гул и шипение. — Пауки взрываются, Игорь!
Ивашура вскочил, бросил наушники на стол и устремился к двери. Одинцов догнал его уже на тропинке, ведущей к Башне.
Даже сквозь снежное одеяло, укутавшее землю, чувствовались вибрация и толчки, проникающие в тело. Башня высилась над лесом слепой выпуклой стеной, и даже отсюда, с расстояния в семь километров, было видно, как эту стену волнами бьет дрожь, всю стену — снизу доверху!
Выбежали на край поля, простиравшегося до самой Башни пятнистым покрывалом, и не сразу сообразили, что громадные черные предметы, вытянувшиеся цепочкой по полю, которых они приняли за причудливые скалы, на самом деле… чудовищные существа или механизмы! Больше всего они напоминали уродливых безголовых — только чешуйчатые торсы — кентавров, на спинах которых сидели такие же уродливые черные всадники.
— Господи! — сдавленно ахнул кто-то сзади. — Кто это?!
Ивашура оглянулся: Вероника.
— Может быть, хозяева Башни. А может, автоматы, как и пауки.
— Они какие-то чужие… не земные… — Вероника зябко передернула плечами и прижалась к спине Ивашуры, взгляд ее был прикован к черным “всадникам”.
— Видимо, там, в будущем, откуда к нам “провалилась” Башня, дела обстоят таким образом, что настала необходимость вмешаться иным разумным существам… Тише!
Отряд “всадников” попятился, под ударами “копыт кентавров” задрожала земля. Башня в это время превратилась в глыбу раскаленного стекла, из которой во все стороны ударили пучки света всех цветов радуги. Зрелище было феерическое, волшебное и страшное одновременно.
Гул, грохот, взрывы и крики пауков вдруг прекратились, наступила глубокая, пульсирующая тишина. Оцепеневшие люди смотрели то на Башню, то на “кентавров”, понимая, что сейчас произойдет что-то ужасное и непоправимое и что бежать уже поздно.
Один из всадников оглянулся, сверкнул единственным рубиново светящимся щелевидным глазом, и тотчас же цепь “кентавров” тяжелой рысью устремилась к Башне, словно в атаку или, скорей, на штурм крепости, оставляя в снегу огромные круглые черные следы. Взвихрившаяся снежная пыль на мгновение скрыла Башню, дробный топот удалился, и снова наступила хрустящая, жуткая тишина…
ВЕТЕР ЧУЖОГО МИРА
Артур КЛАРК
КОНЕЦ ДЕТСТВА
Гипотезы, положенные в основу этой книги, принадлежат не автору.
I. ЗЕМЛЯ И СВЕРХПРАВИТЕЛИ
1
Вулкан, вознесший из глубин Тихого океана остров Таратуа, спал уже полмиллиона лет. Но очень скоро, подумал Рейнгольд, остров будет омыт пламенем куда более яростным, чем то, которое помогло ему родиться. Рейнгольд посмотрел в сторону стартовой площадки, запрокинул голову — иначе не оглядеть до самого верха пирамиду лесов, все еще окружающих “Колумб”. Нос корабля возвышался на двести футов над землей, и на нем играли прощальные лучи закатного солнца. Настает одна из последних ночей, какие суждено видеть кораблю, скоро он уже выплывет в непреходящий солнечный свет космоса.
Здесь, под пальмами, высоко на скалистом хребте острова, тишина. Лишь изредка от строительства донесется вой компрессора или чуть слышный издали возглас рабочего. Рейнгольд успел полюбить эту пальмовую рощицу; почти каждый вечер он приходил сюда и сверху оглядывал свое маленькое царство. Но когда “Колумб” в бушующем пламени ринется к звездам, от рощи не останется даже пепла, и это грустно.
В миле за рифом на палубе “Джеймса Форрестола” вспыхнули прожекторы и пошли кружить, обшаривая темный океан. Солнце уже скрылось, с востока стремительно надвигалась тропическая ночь. Рейнгольд усмехнулся — неужели на авианосце всерьез думают обнаружить у самого берега русские подводные лодки?!
Мысль о России, как всегда, вернула его к Конраду и к памятному утру переломной весны 1945-го. Больше тридцати лет прошло, но не тускнело воспоминание о тех последних днях, когда Третья империя рушилась под грозным прибоем наступления с Востока и с Запада. Будто и сейчас перед ним усталые голубые глаза Конрада и рыжеватая щетина на подбородке — минута, когда они пожимали друг другу руки и расставались в той разрушенной прусской деревушке, а мимо нескончаемым потоком брели беженцы. Их прощанье — символ всего, что с тех пор случилось с миром, символ раскола между Востоком и Западом. Потому что Конрад выбрал путь, ведущий в Москву. Тогда Рейнгольд счел его выбор глупостью, но теперь он в этом не столь уверен.
Тридцать лет он думал, что Конрада уже нет в живых. И только неделю назад полковник Технической разведки Сэндмайер сообщил ему новость. Не нравится ему Сэндмайер, и уж наверно это взаимно. Но ни тот ни другой не допускают, чтобы взаимная неприязнь мешала делу.
— Мистер Хофман, — начал полковник самым официальным своим тоном, — я только что получил весьма тревожное сообщение из Вашингтона. Разумеется, это совершенно секретно, однако мы решили поставить технический персонал в известность, люди должны понять, что необходимо ускорить работу.
Он многозначительно помолчал, но на Рейнгольда это не произвело особого впечатления. Он уже знал, что сейчас услышит.
— Русские почти догнали нас. Они разработали какую-то систему атомной тяги, которая, возможно, даже превосходит нашу, и строят на берегу озера Байкал космический корабль. Мы не знаем, насколько они продвинулись, но Разведка полагает, что запуск может состояться уже в этом году. Сами понимаете, что это значит.
Да, подумал Рейнгольд, понимаю. Идет гонка, и, возможно, ее выиграем не мы.
— А вы не знаете, кто там руководит работой? — спросил он, не слишком надеясь на ответ.
К его удивлению, полковник Сэндмайер подвинул ему через стол лист бумаги — первым в списке, отпечатанном на машинке, стояло имя: Конрад Шнайдер.
— Вы ведь знали многих ученых в Пеенемюнде, так? — сказал полковник. — Может быть, это даст нам какое-то представление об их методах. Я хотел бы услышать от вас характеристики всех, кого вы помните, — их специальность, блестящие идеи и прочее. Конечно, прошло много времени, а все-таки прошу вас припомнить.
— Важен один Конрад Шнайдер, остальные не в счет, — ответил Рейнгольд. — Это был настоящий талант, остальные просто дельные инженеры. Бог весть чего он достиг за тридцать лет. Притом ему, вероятно, известны все результаты нашей работы, а мы о его работе ничего не знаем. Так что у него серьезное преимущество.
Он сказал это вовсе не в укор Разведке, однако полковник Сэндмайер, видно, готов был оскорбиться. Но только пожал плечами.