… Снова я бродил по базару все утро, но Бородача, конечно, не встретил. Тогда я пошел в городской клуб. Раньше это был клуб имени Октябрьской революции, а теперь его сделали клубом для немецких офицеров. Я пошел в этот клуб, чтобы повидать киномеханика Трофима Семеновича Гусева. До войны он вел у нас в Доме пионеров кружок. Я в том кружке считался самым первым и несколько раз самостоятельно крутил для ребят картины.
Когда пришли немцы, Гусева арестовали. На первом же допросе он сказал, где скрывается директор Дома пионеров. Директор был коммунист, его повесили, а Гусева выпустили из гестапо. Не зря выпустили. Потому что вскоре, он заметил на улице знакомую комсомолку, пошел за ней следом и узнал, у кого она прячется. Часы этой комсомолки теперь на моей руке…
Я застал Трофима Семеновича в его кинобудке. Он наматывал на бобину кинопленку. Я поздоровался, а он вместо приветствия сказал:
- Интересное кино вечером будет. «Дранг нах ост! - Путь на Восток» называется.
- Вот бы посмотреть! - вздохнул я.
Он даже засмеялся:
- За малым дело: стань немецким офицером и смотри, сколько хочешь!
Я тоже засмеялся. А потом стал свертывать цигарку из махорки. Раньше я никогда не курил - и у меня получилась очень большая и неуклюжая закрутка.
- Откуда табачок? - спросил Гусев. - Опротивели мне сигаретки. Ни вкуса, ни крепости!
- Тетка продает у входа в клуб. Махра - первый сорт!
- Ну да? Сиди, я зараз!
Он бросился вниз, а я остался в будке один…
Гусев вернулся злой. Торговки внизу не оказалось.
- Ладно, - сжалился я. - Будет вам табак…
Я отсыпал ему махры закруток на пять и ушел…
Шевчук, как всегда, сидел в дежурке. Я доложил, что того Бородача пока что не обнаружил, но заметил подозрительное в кинобудке: когда я вошел к Гусеву, он быстро сунул за кресло какую-то бумагу. При этом Гусев побледнел и у него тряслись руки.
- Тут дело нечисто, - сказал я.
Шевчук подергал свои жиденькие усы и обозвал меня дурнем: Гусев человек проверенный. Ему даже разрешено носить огнестрельное оружие, потому что на его жизнь уже раз покушались подпольщики.
Но все-таки Шевчук доложил о моих словах пану начальнику. Пан начальник тоже сказал, что я дурень.
- В комсомоле состоял? - неожиданно спросил он меня.
- Заявление подавал, - признался я. - Заставили.
- Кто заставил?
- Директор детдома. Грозил, что выгонит на улицу, если не подам…
- Ладно, - сказал начальник, тяжело дыша. - Об этом разговор впереди. Завтра мы проверим, какой ты есть сыщик. Проверим, - зловеще повторил он, и зрачки его юркнули в переносицу.
Назавтра я пришел в полицейское управление ровно в девять. Шевчук сразу же потащил меня к пану начальнику, а пан начальник, как увидел меня, даже привстал со своего кресла и долго тряс мою руку. Оказывается, он на всякий случай сообщил в гестапо о моих подозрениях. Гестаповцы сделали у Гусева обыск и нашли в будке за старым креслом партизанскую листовку. Листовка кончалась словами: «Смерть немецким оккупантам!».
- Гусев этот оборотнем оказался! Прикидывался, значит, своим, а сам оговаривал, под петлю подводил наших же людей. Во гадюка! - негодовал начальник.
- Признался? - спросил я.
- Невинным прикидывается. Дескать, ничего не знаю, я не я и лошадь не моя! Только ведь в гестапо и не таким языки развязывали! А тебе, Андрей, благодарность от меня лично. Если есть просьба какая - говори.
Тогда я сказал, что у меня есть просьба: хочу работать киномехаником в офицерском клубе. Вместо Гусева.
Пан начальник заверил, что завтра же уговорит штурмбаннфюрера взять меня в клуб.
- По вечерам будешь картины показывать, а днем с тебя приказ не снимается. Бородач должен быть найден!
Я сказал, что обшарю весь город, а Бородача найду, обязательно найду…
Пан начальник улыбнулся, довольный. И хотя мне было страшно, я пересилил себя и взглянул в его белки с кровавыми прожилками…
Я работал в офицерском клубе уже десять дней, и мною были довольны. У меня не рвалась пленка и кадры всегда были в рамке.
Накануне первого мая меня вызвали к начальнику полиции. Я вошел к нему и увидел сидящего на диване гестаповского офицера. Это был тот самый офицер, которого я приветствовал в парке. Я и сейчас, увидя его, вскинул правую руку вперед и громко сказал: