. Ровно в двадцать один час в зале стало темно, я запустил картину. Это был фильм о Польше. Как армия фюрера завоевывала Польшу. На экране рвались снаряды, выли пикирующие бомбардировщики, рушились с грохотом дома, полыхали пожары, падали убитые, в ужасе метались живые. В конце картины на экране появился фюрер. Все вскочили и трижды выкрикнули:
- Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль!
Фильм окончился. Через десять минут должен был начаться концерт, а после концерта мне следовало показать еще один фильм - встречу Гитлера с Муссолини.
В будке было жарко. Я снял с себя куртку, рубаху и остался в одной майке.
- Распарило?- спросил весело Шевчук. - Ничего, вот выйдем на улицу - охладишься.
- Душно, - подтвердил я. - Будь ласка, пан Шевчук, помоги мне перемотать пленку.
Я вынул из коробки пленку и ахнул.
- Что стряслось? - спросил Шевчук.
- Дали рваную пленку. Ну, будет им завтра!
Я это безобразие так не оставлю! Сообщу, куда полагается!
- Чего ж теперь делать? - поинтересовался Шевчук.- Рваную, что ли, пустишь?
- Склею. Это быстро! - Я открыл дверку шкафа. И снова меня ждала неудача.
- А черт! Клей кончился! - сказал я с досадой и швырнул пустую бутылку в угол. - Хорошо, что в кладовой есть запасная. Придется бежать в кладовую.
- Где ж та кладовая? - с лица Шевчука исчезла улыбка.
- В подвале. Только бы кладовщик был на месте!
Последние мои слова Шевчук, может быть, и не разобрал: духовой оркестр немецкого гарнизона грянул военный марш. Шевчук бросил взгляд на крюк, где висели мои куртка и рубаха.
- Одеваться не стоит, - сказал я. - Только куртку накину. Здесь близко.
- Только чтобы быстро! - На лице Шевчука мелькнула ухмылка.
Я вышел в полутемный коридор. Надрывались медные трубы оркестра, ухали барабаны, взвизгивала противно флейта.
Через минуту я был уже на улице, но даже здесь был слышен этот гнусавый визг флейты.
Черная густая ночь придавила мне плечи, Я двигался почти ощупью, едва передвигая ноги. Не знаю, что со мной случилось, но мне вдруг захотелось спать, ужасно захотелось спать. Я не сомневался: стоит сейчас прислониться к чему-нибудь - и я мгновенно усну. Нет, мне нельзя было останавливаться, я шел и шел, пока не оказался на пустынной окраине города.
И здесь я услышал отдаленный грохот двух взрывов, один за другим! Точно такой же грохот тридцать - сорок минут назад сотрясал на экране маленькие города Польши.
И, глядя на экран, немецкие офицеры восторженно кричали: «Зиг хайль!».
Взрывы точно разбудили меня, и я побежал по кривым закоулкам пригорода. На повороте я оглянулся и увидел далеко в городе огненный столб, словно смерч, подпирающий черное небо. Багровый дым пожарища затягивал звезды и отбрасывал на землю розоватую тень. Я добежал до знакомого дома, дверь была открыта, меня ждали. Человек, лицо его в темноте нельзя было рассмотреть, сжал меня в объятиях, и я почувствовал на щеке прикосновение его шершавых губ.
- Сработали! Обе сработали!…- восторженно прошептал он. - Какой взрыв! Какой отличный первомайский салют!..
…И вот мы сидим в темноте у окна, не отрывая глаз от багровых клубов дыма.
- Ты подложил их, как условились? - спрашивает человек.
- Да… Одну в ложу, где сидел генерал, другую в свою будку, за кресло…
- За кресло?
- Да. За то самое, куда я запихал в тот раз партизанскую листовку «Смерть немецким оккупантам!»
- Я уже сообщил куда следует, что ты избавил нас от предателя Гусева… Завтра я переправлю тебя к партизанам.
- А вы?
- Останусь здесь… Я ведь не один. И сейчас я нужен здесь. Когда ты будешь у партизан, я почувствую себя в полной безопасности.
- Почему?
- Не понимаешь? Ты же единственный человек в нашем городе, кто выслеживал меня.
Он тихо смеется и касается рукой моего плеча.
- Их было сто сорок три, - говорю я. - Сто сорок три человека. Нет, сто сорок четыре - я забыл Шевчука.
Он подымается со стула и, припадая на правую ногу, ходит по комнате.
- Сто сорок четыре тигра-людоеда! - произносит он задумчиво. - Эти уже не бросятся на людей, не нападут со спины… Да… Ты не побоялся положить голову в пасть тигра… Кончится война и, как знать, пожалуй, я возьму тебя в помощники…
ГЕНЕРАЛЬША
Четыре женщины бережно опустили гроб в могилу.
- Да будет тебе земля пухом! - сказала Аксинья.- Прощай, милая!
Комья сырой земли посыпались на неумело сколоченный гроб. Последней к могиле подошла женщина в кирзовых сапогах, повязанная черным платком. Она бросила в могилу ком земли, тяжело вздохнула и отошла в сторону.