Чересчур фантастично? Хорошо, будем считать, что увлечение Мака живыми игрушками – всего лишь безобидная прихоть. Чем только не займешься на досуге! Но великий ум обязан думать и о более серьезных вещах. Мак предельно прагматичен – не зря он так часто упоминал о потраченных ради Родриго энергетических ресурсах. Что правда, то правда – ресурсы имеют свойство истощаться. Мак уже израсходовал две трети, а ведь схватку с Тулом надо продолжать до полной победы. Одержав ее, он должен будет искать новые источники энергии, чтобы восстановить свой потенциал. Дальше – больше. Мак говорил, что лишь неразумное существо не способно ограничивать свои потребности. А разумное? Вся история человечества – это череда непрерывных войн за ресурсы. Только сначала войны были обычными, когда дорога к процветанию устилается трупами незадачливых соседей, потом сменились экономическими. А нынешняя космическая экспансия – разве не война с природой чужих миров? В общем, прагматичный Мак, когда придется решать, быть ему или не быть, не станет мучиться сомнениями. А так как он развивается куда быстрее породившей его цивилизации, ее конец предрешен. Может быть, Мак, вспоминая о беседах с двуногим по имени Родриго, и оставит Землю напоследок, но от участи стать пищей для растущего монстра ей никуда не деться.
Три варианта, а исход для человечества один… Конечно, был и четвертый вариант, оптимистичный. Почему плазменники не пошли на уничтожение своих создателей, от которых столько натерпелись, а ограничились самообороной? Они вполне могли расправиться с людьми, когда те еще не имели оружия, но не пожелали. Значит ли это, что мыслящие машины выработали некий нравственный закон, не позволяющий убивать без крайней необходимости? А если да, то может ли его нарушить Мак?
Как Родриго хотелось в это верить! Разве не прекрасно иметь мудрого и сильного друга, которому ты можешь подарить богатейший мир эмоций, а он посвятит тебя в сокровенные тайны Вселенной? Но были ли у него основания для такой веры? Яд сомнений разъедал душу. Наверное, сходные чувства Родриго испытывал во время беседы с Ренато, когда сердцем стремился познать Высшую Справедливость, а разумом сознавал, что в мире нет ничего, кроме сгустков материи…
Родриго смотрел на звезды. Они возникли задолго до того, как на планете Земля вспыхнула искорка разума, и могли сиять так же ровно еще миллионы, миллиарды лет, прежде чем вступить в новую фазу, ведущую к неотвратимому концу. В мире недолговечных белковых существ перемены происходили гораздо быстрее. Эпоха следовала за эпохой с такой скоростью, что человечество, поднявшись на очередную ступень, едва успевало перевести дух. А впереди уже манили еще не покоренные высоты…
Пришло ли земной цивилизации время кануть в небытие? Одно не вызывало сомнений: она достигла еще одного переломного пункта. Только эта точка на историческом графике обозначала не зарождение более совершенной социальной системы на щедро политых кровью развалинах старой, не взрыв технологий, разносящий вдребезги былые представления об уровне и наполненности жизни, не долгожданный прорыв к иным мирам, превращающий человечество в звездную расу. Оставшаяся позади эпоха была короткой, но блистательной. Казалось, вот он – не мифический, а совершенно реальный Золотой век: знай пользуйся благами, льющимися, как из рога изобилия, да восторгайся новыми победами над некогда пугающим своей бездонностью пространством. Но, видно, правы были древние, утверждавшие, что за всё надо платить, и чем грандиознее успех, тем выше цена.
Галактика оказалась не ухоженной площадкой с аттракционами для скучающих бездельников, не гигантским заповедником, в уголках которого скрываются от людских глаз экзотические звери, даже не полигоном, где оттачивают мастерство лихие десантники – пусть небезопасным, но вполне проходимым. Бороздя огромное колесо Млечного Пути, земляне наткнулись на непреодолимую силу, и пребывала она как минимум в двух ипостасях. Воплощением бездуховного, чисто потребительского, животного начала являлся Тул, разумного – Мак. С первым были невозможны никакие переговоры: только война, в которой человечество не могло победить. Второй как будто не проявлял враждебности – напротив, оказал неоценимую услугу. Но у него могли оказаться некие высшие интересы – те самые, во имя которых так часто жертвуют отдельными жизнями и целыми народами…
В любом случае беззаботные дни человечества были сочтены, эпохе безоглядной космической экспансии пришел конец. Человечество ждало будущее, полной неопределенности и тревог. Но разве в первый раз?
Родриго никогда особо не увлекался поэзией, но если что-то западало в душу, то надолго. И вот сейчас ему вспомнились стихи одного русского поэта, жившего, кажется, в конце двадцатого века:
«Именно так, – подумал Родриго. – Не надо страшиться будущего, заранее высматривая в расстилающейся перед нами тьме чудовищных призраков. Завтрашний день может оказаться беспросветно черным, а может и сверкнуть ослепительными красками, даря неповторимые мгновения счастья. Наверное, мир тем и хорош, что непредсказуем. Надо просто жить, но не пассивно, а борясь за каждую крупицу бытия, и верить в то, что наши дети и внуки пройдут дальше по дороге, полной неизъяснимых чудес. Вперед и ввысь!»
Он всё сидел, глядя на усыпанное звездами небо, и в душе его, где давно уже царила непроглядная ночь, один за другим вспыхивали светлячки надежды.