Ева с трудом шагает вверх по самой середине асфальтовой ленты. Нельзя сказать, чтобы она шла слишком медленно, нет, однако путь ее видится нескончаемым на безмерном просторе шоссе, которое предназначено — если судить по ширине его и по циклопическим размерам рекламных щитов — для машин, мчащихся на высокой скорости.
Нам неведомо, что она сделала со своим велосипедом, на котором ехала всего каких-нибудь пару часов назад; нам неведомо, то ли она проколола колесо, то ли упала, то ли устала крутить педали, то ли намяла себе мягкое место, то ли сочла за лучшее пройти пешком последние километры, отделяющие ее от города, хотя именно на этих последних километрах дорога в основном идет вверх. Короче, она шагает по раскаленному асфальту под ярящимся солнцем и несет с собой один лишь пистолет, который болтается в ее правой руке, да патроны в растопыренных карманах. И больше ничего: ни бутылки воды, ни еды. Куда-то подевались даже солнечные очки. Распущенные волосы растрепались. Пострадавшие за время пути локти и колени стали шершавыми, покрывшись белесой корочкой, и выделяются на фоне атласной гладкости ее смуглой кожи. Пота уже почти не осталось, но еще видны на футболке под мышками небольшие пятна, которые проступили поверх других пятен, уже высохших на солнце и превратившихся в соль. Со лба пот стекает по тонким бороздкам, оставленным слезами в слое пыли, плотно покрывающей все лицо.
Лицо Евы поблекло от усталости, она тяжело дышит полуоткрытым ртом. Она устремляет к горизонту внимательный, измученный и словно бы слегка пьяный взгляд, потом вдруг начинает с тревогой озираться по сторонам, потом нервно оглядывается назад, поднимая крепко зажатый в руке пистолет, который совсем еще недавно мертвым грузом висел в безвольной руке.
— Город… город… — внезапно произносит она, снова глядя вперед. — Я дойду до города… Выдержу… выдержу до вечера… если только… если только никого не встречу.
Она опять замолкает, хотя создается впечатление, будто бессвязные, упрямые слова продолжают неслышно литься по каким-то более глубоким руслам.
На автостраде тихо, безлюдно и покойно, но она отнюдь не пуста: то с одной, то с другой стороны попадаются замершие машины — есть невредимые, есть прижатые к ограждению — боковому или разделительному, есть намертво в него врезавшиеся проскользив десятки метров. Совсем недавно ей довелось миновать беспорядочное скопление машин, перегородивших дорогу: одни стояли отдельно, другие столкнулись — у них были разбиты стекла, от них шел тошнотворный запах бензина, моторного масла и нагретой резины. Но теперь, на этой последней прямой, машины поредели, они встречаются лишь изредка и не нарушают перспективу прерывистых линий, сливающихся в одну в самом конце подъема.
Ева продолжает идти вперед — до верхней точки осталось не так уж и много. Она еще раз останавливается и, моргая, смотрит вверх, ослепленная солнцем. Возможно, ее встревожила быстрая и юркая тень, которую бросила на асфальт одна из тех птиц, что большими стаями летают в небе, где они, судя по всему, почувствовали себя полными хозяевами. Но затем Ева опять трогается с места — ей надо одолеть последние метры подъема — и идет дальше, ни на миг не отрывая глаз от котловины, в которой раскинулся город.
На лице Евы, по мере того как она продвигается вперед, отражаются сперва изумление, затем недоумение, а потом любопытство. Ева начинает шагать все быстрее, подгоняемая властным желанием увидеть побольше. Теперь лицо ее выражает попеременно ошеломление, недоверие, восторг, а дорога все еще мягко поднимается вверх, и Ева продолжает идти, словно зачарованная, глаза ее сияют, черты застыли; и вот асфальт стелется перед ней ровной лентой, и Ева шагает все медленнее, пока не останавливается совсем. Она восхищенно хлопает глазами, не в силах оторвать взгляда от открывшейся перед ней панорамы.