— Да, она впечатлительная, это уж точно, и развитая… Она развивает себе тело и душу двадцать четыре часа в сутки… Правда, больше ей заняться нечем.
— Насколько я мог понять, она ведет… ну на ней все домашнее хозяйство.
— А тебе-то откуда это известно?
— Мы беседовали втроем: Мария, она и я. Спросили, где она работает, и она…
— Да ладно тебе! Неужели это можно назвать работой?
— Не знаю, сам я ничем таким никогда не занимался, поэтому опыта у меня нет. Но уверяю тебя, есть люди, которые получают очень приличное жалованье, хотя делают гораздо меньше, чем любая домашняя хозяйка…
— Надеюсь, ты не меня имеешь в виду? — спросил Уго, сразу нахохлившись и приготовившись дать отпор. — Я вкалываю как проклятый, чтобы заработать на жизнь. Не так уж приятно подниматься в семь утра, наматывать каждый день по триста километров и терпеть капризы тупых клиентов, которые…
— Уго, поверь, к тебе это никаким боком не относилось. Я не сомневаюсь, что у тебя тяжелая работа. Я только хотел сказать, что вести домашнее хозяйство… на это уходит масса времени и в таких делах мало привлекательного… К тому же мыть полы и одновременно чувствовать себя полноценным членом общества, вести светскую жизнь, куда-то ходить…
— Знаешь… за Кову ты можешь не волноваться, точно тебе скажу. И «светскую жизнь» она себе отлично умеет устраивать. Записывается на все курсы и во все студии, какие только есть на белом свете… Главное — следить, чтобы ей в руки не попало какое-нибудь объявление.
Неожиданно Хинес едва заметно улыбается, выслушав последнее замечание Уго.
— Я вовсе не собираюсь с тобой спорить, — говорит он примирительным тоном. — Каждый сам решает, что ему делать с собственной жизнью. Вот ты… ты собирался стать актером. А разве сняться в постельной сцене… допустим, с Моникой Беллуччи… так уж неприятно?
— Это зависит от жировых отложений на талии, — отвечает с улыбкой Уго, — от твоих, разумеется, камера — она ведь безжалостна. А если серьезно… Тут совсем другое: если ты умеешь что-то делать… что-то очень трудное, исключительное, что далеко не каждому по плечу и что никто не сумеет сделать лучше тебя… тогда логично, если твою работу будут высоко ценить и ты получишь определенные привилегии… Актеры — совсем другое дело.
— А может, Кова тоже хотела стать актрисой?
— Кова?.. — недоверчиво переспрашивает Уго. — Нет, она — нет… Послушай, а к чему ты устроил мне этот допрос? Все только спрашиваешь и спрашиваешь, а сам ничего про себя не рассказываешь… Ты-то сам чем занимаешься? Судя по всему, дела у тебя идут не так уж и плохо.
— У меня? С чего ты взял?
— Ну, знаешь! «Кайен» не купить на минимальную зарплату.
— А… ты про машину.
— Рафа уже провел тут рекламную кампанию… и про машину рассказал, и про «основание черепа» бедного кабана — по-моему, повторил раз пятьдесят.
— А тебе не пришло в голову, что я мог взять машину напрокат?
— Как же, как же! Я отлично знаком с этим сектором. Такие модели никто не дает напрокат.
— Все можно взять напрокат.
— Да, когда есть деньги. А если серьезно, чем ты все-таки промышляешь?
— Я?.. Да так… Бизнес.
— Ну опять! — Уго улыбается скорее недоверчиво, чем обиженно. — К чему такая таинственность? Я же могу в конце концов подумать…
— Недвижимость…
— А! Ну вот! Это сразу все объясняет. Можешь больше ничего не добавлять.
Разговор на короткое время обрывается. Уго о чем-то задумался, Хинес стоит, опершись на стену, и глядит на дорогу, ведущую в сторону горы, словно можно хоть что-нибудь рассмотреть в ночной темноте. Вдруг он решительно отбрасывает сигарету, докуренную почти до фильтра. Окурок падает на плиты довольно далеко от них и сразу тухнет.
— Еще, глядишь, и дождь пойдет, — говорит Хинес, — если бы было хоть чуть попрохладнее, я бы сказал, что непременно пойдет дождь.
Уго, словно очнувшись, поднимает глаза и вдыхает чистый лесной воздух. За то недолгое время, что он провел снаружи, на площади, немного посвежело и ветерок стал заметнее.
— Погодка нас, конечно, подвела! Представь, до чего обидно сейчас Ньевес… столько сил она на это угрохала…
— Еще целая ночь впереди, — говорит Хинес, продолжая смотреть куда-то вперед. — Не исключено, что небо еще расчистится.
— Ага! Когда мы уснем. Неужели ты думаешь, что мы и сейчас способны гулять ночь напролет, как раньше? Раньше-то нам все было нипочем — могли вытерпеть что угодно, ждать часами, если имелась хоть какая надежда, что потом девица разрешит потискать ее.