— Да, да, он мне сказал… сказал, что приедет.
— Ну вот видишь? — торжествует Марибель. — И не нужно никаких инопланетян, чтобы…
— Но ведь… это смешно! — горячится Мария. — А вообще-то я напрасно ввязалась в этот спор… Ну и что с того, что ваш Пророк твердо обещал приехать? Кто может назвать сей факт несокрушимым доказательством? И доказательством чего, интересно? Хотел приехать, да испугался. Под конец духу не хватило — вот и весь сказ. Разве это не более логичное объяснение, когда речь идет о подобном человеке?
— Пожалуйста, перестаньте спорить, — умоляет Ньевес с непонятным драматизмом в голосе. — Я боюсь… я все время боюсь… Давайте поскорее уйдем отсюда. Надо поднять Уго!
— Успокойся, Ньевес! — говорит ей Хинес.
— Кроме того, — упрямо продолжает Мария, не в силах оборвать спор, — эта ваша версия — она лишена всякого смысла. Если я не ошибаюсь, праздник организовала Ньевес — вспомнила про намеченную вами когда-то дату, и так далее. А за сколько она вас предупредила? За месяц, как мне известно, а может, и меньше, чем за месяц. И вы полагаете, что месяца хватило бы, чтобы задумать… чтобы подготовить месть такого масштаба? Нет, за месяц ничего не устроишь. Тут ведь понадобилась бы прямо безграничная сила и помощь кучи людей, да что там кучи — армии! А время? Сколько было бы нужно на это на все времени? Сколько дней оставалось до праздника, когда ты сумела связаться с ним? Как я поняла, ты не сразу его нашла… Правда ведь, Ньевес?.. Ньевес…
Ньевес вдруг закрывает лицо руками. Она слегка сгорбилась, голову опустила, широкая спина сотрясается то ли от смеха, то ли от рыданий. Несколько минут слышно лишь щебетание птиц и громкие ритмичные всхлипы Ньевес, доносящиеся сквозь сдвинутые руки. Окружающие замерли в ожидании, никто не решается прервать молчание. Наконец его нарушает сама Ньевес, она говорит, безутешно покачивая головой и не отводя рук от лица. Теперь уже нет сомнений, что она плачет.
— Это не я… не я… Это он. Он все придумал и организовал.
— Он? Кто он? — спрашивает Мария.
— Пророк! — кричит Ньевес, резко поднимая залитое слезами лицо. В ее вопле смешиваются отчаяние и возмущение.
Глаза Ампаро расширяются, но взгляд одновременно становится глубже, когда она смотрит на товарищей. Уго стонет и еще больше скорчивается. Марибель всего лишь поднимает одну бровь в знак того, что она довольна своей победой. Мария и Хинес смотрят на Ньевес открыв рот, на их лицах написаны недоверие и оторопь.
— Но этого не может быть! — говорит Хинес. — Ты же сама нам сказала… ты нам сказала…
— Это не я… Он все организовал, все!
— Но ведь… Это ты нас обзванивала, оповещала… и диск, ты… его записала…
— Все придумал он, и с диском — тоже, и много чего еще, очень много, мы… мы просто не смогли выполнить всего, что задумали.
— Но… как? Ты с ним встречалась? Вы вдвоем все делали?
— Нет! Я его так и не видела!
— Объясни же все наконец человеческим языком, мать твою!
— Не мучь ее, — поворачивается Марибель к Хинесу. — Ты срываешь на ней злость, потому что получается не по-твоему.
— Она обязана все нам объяснить, — отмахивается Хинес. — Всем нам. Она нас обманула.
— Мы хотели устроить сюрприз. Сюрприз, чтобы…
— Сюрприз? Какой еще, к черту, сюрприз?
— Он сказал, что у него есть сюрприз, он привезет сюрприз для всех нас.
— Вот и привез, — бросает Марибель.
— А ты помолчи! — огрызается Хинес. — Я… я ничего не понимаю. Разве не ты искала его, старалась с ним связаться?
— Нет! Это он, он! — кричит Ньевес. — Однажды я получила письмо. Там указывалась дата — был обозначен именно тот день, когда мы любовались звездами, двадцать пять лет назад. Точная дата. Поэтому я и открыла письмо.
— Иными словами, даже идея не была твоей…
— Ты что, плохо слышишь? Она об этом и говорит, — опять вмешивается Марибель.
— Заткнись!
— Ради бога, не ссорьтесь, — просит Ньевес. — Я ведь пытаюсь вам объяснить, я сейчас все объясню. Сама я и не… не думала устраивать этот праздник. Я помнила, я отлично помнила, о чем мы тогда договорились. Трудно забыть такое, ведь все было так красиво, поэтому… вот почему я как-то сразу ухватилась за предложение, за идею Андреса…
— Она называет его Андресом, — замечает Ампаро.
— Да, Андресом! Все, что он говорил… было так чудесно, мне даже пришло в голову, будто он… ну будто он решил начать новую жизнь, и что он нас простил, и что в его новой жизни уже нет места обиде… Мало того, он как раз и хотел, чтобы мы об этом узнали, чтобы совесть нас не мучила и… Все, что он говорил, было просто прекрасно… немного наивно, но прекрасно!