Кроме этого, мы решили освободить из КПЗ задержанного Заровского и тоже понаблюдать за ним. Может, он наведет на след.
Расследование дела Беняева началось. Прошло десять дней, как Чуднов уехал в Одессу. За это время я поднял все материалы и дела о спекуляции кожевенными товарами, изготовленными кустарным способом. Таких дел оказалось более десяти. В делах не было установлено, откуда брались дефицитные дорогостоящие мягкие и жесткие кожтовары, кто в Днепропетровске изготовлял обувь кустарным способом.
Все, кого задерживали на рынке с поличным, в один голос твердили: «Купил, мол, у неизвестного мужчины, мне не подошли по размеру, вот и продаю».
Вывод напрашивался один: где-то существуют нелегальные обувные мастерские.
Я вызвал к себе Коваленко.
— Ну, что нового?
— Глухо. Беняев сидит, как наседка в гнезде. Заровский тоже притаился. Никто к нему не ходит.
— И ночью? — спросил я. — И в выходные дни?
— Не знаю. Ночью и в выходные дни глаз нет, — развел руками Коваленко.
Мне это не понравилось. Возможно, у них именно в это время разворачиваются события. Обводят они нас вокруг пальца. Нужно немедленно перестроиться.
— Я доложу руководству, — пообещал Коваленко.
Вечером пришел ко мне Сокуренко. Еще с порога отрицательно покачал головой.
Просидели мы с ним до полуночи. Наметили новые мероприятия, продумали новые версии.
На следующее утро я вызвал к себе специалистов и предъявил обувь, изъятую при задержании Заровского.
— Кустарного изготовления, — в один голос заявили они.
— А штамп артели «Коопобувь» на подошве? — возразил я.
— В артели штамп треугольный, а здесь круглый. Подделка, — категорически заявил эксперт бюро товарной экспертизы Менайло.
«Значит, нужно искать и круглый штамп», — подумал я.
— Это еще не все, — усмехнулся Менайло. — На подошве в торцовой части остались следы от клейма штамповочной машины. — И он показал мне чуть заметные зазубрины на подошве. — Подошва с нашей обувной фабрики номер девять.
— Может, обувь фабричная? — засомневался я.
— Ни в коем случае, — возразил Менайло. — Смотрите, подошва прибита березовыми гвоздиками полуторным витком. На фабрике же деревянные гвозди не применяются. Обувь изготовил один и тот же мастер.
— Значит, кожа похищена? — уточнил я.
— Конечно. У частников штамповочных машин нет. Они бывают только на больших предприятиях.
— Может, эту обувь изготовили в экспериментальной мастерской фабрики?
— Исключено, — твердо заявил Менайло. — Я знаю эту мастерскую. Она оснащена новейшей техникой.
Исходя из этого, я заключил, что в городе орудуют две группы преступников. Одна занимается хищениями кожтоваров из обувной фабрики, а другая из этой кожи изготавливает модельную обувь и реализует ее среди населения.
Преступные группы, представляя собой разветвленную и хорошо организованную сеть, с одной стороны, наносили большой урон государственному производству, с другой стороны, затемняли сознание множеству людей, вовлекая их в свою преступную паутину.
Вопрос серьезный и сложный. Надо предпринимать решительные меры по разоблачению преступников. Одних усилий следователя здесь недостаточно. Требовался комплекс мер, оперативных действий.
Изучив «приключения» Заровского, я задал себе несколько вопросов. Один из них — главный: почему ему в течение пяти лет прощали? Задержат с обувью и отпустят. В его объяснениях, приложенных к делам, было одно и то же: «Я инвалид войны, тяжелой работы выполнять не могу, так и перебиваюсь. Куплю, продам — и есть на хлеб. Много мне не надо…»
Почему в деле нет справки ни о его болезни, ни об инвалидности? Почему ему все слепо верили?
И я решил заняться этими вопросами сам.
Послал запрос о Заровском в военкомат. Оттуда незамедлительно ответили: Заровский в Великой Отечественной войне не участвовал.
— Вот тебе и инвалид! — воскликнул я в негодовании.
По «ВЧ» я навел справки о судимости Заровского. Вскорости получил официальный ответ: Заровский, он же Паршак, он же Иконников, был осужден как бандит в 1920 году, за мошенничество и конокрадство его судили в 1932 году, за кражи и спекуляцию — в 1941 году.
Я немедленно вызвал к себе работника ОБХСС Запару, который задерживал и отпускал Заровского, и спросил, что он может сказать о нем.
— Больной, он, инвалид войны. Рукой почти не владеет.
— Откуда вы взяли, что он инвалид войны? — строго спросил я.
— Так это все знают. Раньше он попрошайничал. Сейчас нет. Торгует помаленьку… Он и документ показывал. Вторая группа у него, — с сочувствием объяснял Запара.
Я показал ему документы, разоблачающие Заровского.
— Не может быть! — не верил своим глазам Запара. — Ведь я лично видел у него пенсионную книжку с круглой печатью.
— Значит, липовая, — твердо сказал я. — Просмотрели вы, Петр Григорьевич.
— Выходит, просмотрел, — огорченно вздохнул Запара. — Виноват.
После долгих раздумий я решил произвести у Заровского обыск. Позвонил Тутову и попросил, помимо Запары, выделить мне еще кого-нибудь в помощь. Анатолий Васильевич пообещал.
На другое утро пришли к Заровскому с обыском.
— Опять терзаете мою душу, опять моя морда кому-то не понравилась! — злобно выкрикнул Заровский.
— Чего окрысился? — оборвал его Запара. — Ну-ка, выкладывай кожтовары, обувь и документы.
Заровский сразу же резко погасил в себе желчную вспышку и квелым голосом произнес:
— Какие товары? У меня их век не было! Обувь — пожалуйста! Вчера купил в универмаге. Смотрите — фабрики «Скороход».
— Дайте ваши документы, — потребовал я.
Заровский долго рылся в шкафу, затем в комоде, наконец снял со стены икону и извлек оттуда пенсионную книжку, паспорт и справку о последней судимости.
— Где вам назначили пенсию? — спросил я.
— Там черным по белому написано, — буркнул в ответ Заровский.
— Это не ваша книжка! — медленно и громко произнес я. — Печать на фотокарточке не совпадает!
— Как это не моя? — вспылил Заровский. — Ну, оторвалась карточка, и я ее приклеил клейстером.
— Это мы проверим, — пообещал я ему.
Обыск мы производили долго, не спеша осматривали каждый уголок, каждую вещицу. Добра в большущем кирпичном доме Заровского — как меда в июльских сотах. И стены, и полы везде: в прихожей, гостиной и трех спальнях — в коврах. Импортные гарнитуры, два холодильника, старинное пианино…
— Удивляетесь? — ходила следом за нами жена Заровского. — Круглые сутки вертимся как белка в колесе. То курочку, то яичко продадим… Кабанчика выкармливаем ежегодно. Мясо и сало нам, печеночникам, не подходит, продаем.
Обыск подходил к концу, но желаемого результата пока не было.
Осмотрев дом, мы перешли в подсобные помещения, а их было немало: чулан, погреб в подвале, сарай для дров, курятник, хлев.
— Кабанчика хлебом кормите? — спросил Запара, увидев куски хлеба в корыте.
— Может, прикажете объедки в магазин сдавать? — огрызнулся Заровский.
Осматривая подвал, я обратил внимание на мешок, видимо фабричный. На нем виднелись полустертые цифры «81836».
— Откуда у вас этот мешок? — спросил хозяина.
— Не помню, — буркнул тот, косясь на жену.
— Мы заберем его. Высыпайте картофель, — распорядился я.
— Пожалуйста. Чего мне бояться. Сам бог видит: я инвалид, какой из меня добытчик и работник…
После обыска мы зашли в прокуратуру.
Запара достал из портфеля мешок, разостлал его на столе.
— Мешок багажный, много раз стираный, но номер сохранился, — обрадованно произнес. — Надо проверить на станции: а вдруг он станет нам ключиком, — вскинул на меня вопросительный взгляд Запара.
— Правильно, — одобрил я его инициативу. — Вот тебе и поручение. Завтра с утра пойдешь в багажное отделение. Надо сверить номер по книгам учета.