А за Волгой строились грунтовые аэродромы. Карл насчитал их более сорока. Что будет, когда на них сядут свежие авиационные полки, переброшенные под Сталинград? Уже и теперь, в сентябре, господство люфтваффе в воздухе становилось все более призрачным. О том, что ждет немцев в городе, который они разрушили, как Карфаген, думать не хотелось. Слишком мерзко становилось от перспектив, возникающих в мыслях Карла.
Совсем немного времени отделяло его от тех дней, когда казалось, что вот-вот блистательная победа завершит кампанию войны в России. Но за это время жизнь преподнесла ему несколько серьезных уроков, заставив другими глазами посмотреть на будущее.
Умолкли в июле русские соловьи, а об индийских павлинах теперь, в сентябре, он уже не думал. Все меньше верилось даже в то, что сможет выбраться живым из гигантской мясорубки, грохотавшей у берегов Волги.
Возвратившись из очередного полета, Карл увидел разрывы бомб на стоянке самолетов соседнего отряда. Он взглянул вверх. На большой высоте, окруженное дымками зенитных разрывов, плыло звено «петляковых».
Горючее у пары фон Риттена было на исходе, да они бы и не смогли забраться на высоту русских без кислородных масок, которые давно перестали брать в полет как ненужные атрибуты, загромождающие тесные кабины. Все бои немецкие истребители вели ниже трех тысяч метров. Выше — избегали, ибо там «мессершмитты» уступали «якам» в маневренности.
После приземления увидели результаты визита «петляковых». Полностью сгорело два «мессершмитта», пять машин требовали ремонта. Были и жертвы среди личного состава — погиб летчик и три авиаспециалиста.
Похороны Келленберг организовал в конце летного дня. В могилы вместе с гробами опустили опечатанные бутылки из-под шампанского с краткими сведениями о покойниках. Их не хотели пускать по волнам времени безымянными в надежде, что после победы останки павших перенесут в фатерлянд.
Прогремел салют, и живые разошлись на отдых, чтобы набраться сил перед завтрашней дракой. Каждый в душе надеялся, что всевышний сбережет его от участи камерадов, зарытых в иссушенную, потрескавшуюся сталинградскую землю.
— Ты что такой задумчивый? — спросил Карл у Эрвина, молча шагавшего рядом. — Устал?
Тот отрицательно покачал головой.
— Ты знал лейтенанта графа Генриха фон Эйнзиделя? — спросил Эрвин.
— Ну как же, этот мальчик из эскадры «Удет» строил из себя великого аса… Говорят, что ему фюрер презентовал какой-то особый «мессершмитт».
— По-моему, он больше гордился тем, что является правнуком Бисмарка.
— Что ты его вспомнил? Он погиб в начале сентября. Об этом писали в «Фолыкишер-Беобахтен».
— На, почитай, что потомок «железного канцлера» пишет из русского плена.
Эрвин достал из кармана сложенную вчетверо советскую листовку, напечатанную синей краской.
Карл внимательно прочитал ее, посмотрел на фотографии, изображающие графа Эйнзиделя на прогулке с другими летчиками и в столовой во время его непринужденной беседы с комендантом лагеря.
— Оказывается, это брехня, что русские расстреливают всех пленных немцев. Что ты думаешь об этом, Карл?
Фн Риттен чиркнул зажигалкой, поднес пламя к уголку листовки и молча смотрел, как бумага обугливается.
— Ладно, Эрвин, — ушел он от прямого ответа, переводя все в шутку, — не забывай солдатской памятки, где в первом параграфе говорится: «Утром, днем или ночью всегда думай о фюрере, пусть другие мысли не тревожат тебя, знай: он думает и делает за тебя. Ты должен только действовать».
Эрвин пожал плечами, закурил и шел до самой столовой молча.
20 сентября Карл вернулся на аэродром и, как обычно, открутив на бреющем полете восходящую бочку, оповестил об очередной воздушной победе.
Заруливая, увидел у своего капонира почти всех летчиков отряда.
«Что случилось?» — встревоженно подумал он. Быстро выпрыгнув из кабины, приготовился услышать неприятность, но по заговорщическому лицу Эрвина и улыбкам пилотов понял, что здесь что-то другое. Стоявшие стенкой летчики раздвинулись, и Карл увидел поставленную вертикально бензиновую бочку, накрытую чистой салфеткой, на которой стояли букет астр и две поблескивающие фольгой бутылки французского шампанского.
— Боже мой! — догадался Карл и, пожимая руки поздравлявших, сказал: — Совершенно забыл, что мне сегодня исполнилось двадцать шесть.
— Келленберг освободил наш отряд от полетов, — передал ему Эрвин приятное известие.
— Подать сюда бокалы! — распорядился Карл.