Бокалов на аэродроме не оказалось. Шампанское разлили в алюминиевые солдатские кружки.
Шипучий напиток воскресил в памяти прекрасные, победные дни лета сорокового. От веселой болтовни летчиков отвлек появившийся автомобиль командира авиагруппы.
— Внимание! — предупредил Карл и, увидев, что из машины вышел генерал Рихтгофен, сопровождаемый Келлонбергом, рявкнул: — Смирно!
— Постройте отряд, — приказал Келленберг Эрвину Штиммерману, — а вы, фон Риттен, подойдите сюда.
— Я специально залетел на ваш аэродром, — сказал Рихтгофен, принимая от своего адъютанта орденскую коробку. — За боевые заслуги перед рейхом и немецким народом фюрер наградил гауптмана барона фон Риттена Рыцарским крестом. Мне особенно приятно вручить награду в день его рождения.
Рихтгофен завязал на шее Карла черно-бело-красную ленту, на которой висел крест размером покрупнее Железного.
— Желаю, фон Риттен, украсить его золотыми дубовыми листьями. — пожелал генерал-полковник, пожимая его руку.
Этот великолепно начатый день Карл и Эрвин закончили в офицерском казино, оборудованном в бывшей хуторской школе.
А назавтра снова началась адская работа в дымном, густо насыщенном смертью небе Сталинграда.
Через неделю «мессершмитт» Карла напоролся на веер разлетающихся осколков зенитного снаряда. Раненный в ногу и плечо, истекая кровью, он сообразил, что единственный шанс на спасение его ждет на ближайшем аэродроме. Только там ему могли оказать медицинскую помощь. Выброситься же с парашютом означало изойти кровью, пока его подберут санитары. Кое-как, на последних обрывках сознания, он приземлил свой продырявленный «мессершмитт». Уже на пробеге его захлестнула серая пелена безразличия и унесла в непонятный, зыбкий, без конца и края темный омут.
Очнулся Карл в госпитале, после того как его «дозаправили» двумя литрами чужой крови. Здесь, в тихой палате, он осознал, как издерган и устал от пережитого. Оказалось, что от войны в больших дозах могло затошнить любого нибелунга.
Первое письмо, которое он отправил из госпиталя, начиналось словами «милая Луиза». Ответ он ждал с таким нетерпением, как будто в нем заключалось решение его судьбы. И когда наконец он дождался его, то обрадовался больше, чем новости, которую сообщил навестивший его Келленберг. Карлу присвоили звание майора.
Раны его оказались не опасными для жизни, но большая потеря крови и нервное истощение требовали длительного лечения. Карл с грустью признался сам себе, что доволен случившимся и не слишком торопится покидать госпитальные стены. Здесь он имел главное, что начал ценить, — покой и безопасность. Когда здоровье Карла улучшилось, его отправили в госпиталь, находящийся в Крыму.
После завтрака Карл направился к морю. Он второй день обходился без костылей, которые ему заменила трость с резиновым наконечником. Русский осколок, продырявившяй мягкую ткань ноги, к счастью, не задел костей и сухожилий. Рана почти затянулась, но наступать на ногу было неприятно, хотя врачи и рекомендовали расхаживать ее. Два других осколка, извлеченных хирургом из плеча, были чуть крупнее заячьей дроби и причинили Карлу лишь обильное кровоизлияние. Раны от них зажили быстро и почти не беспокоили. Гораздо хуже было общее самочувствие. Слабость и головокружение еще частенько напоминали о себе, укладывая в надоевшую постель.
Сегодня Карл чувствовал себя лучше, чем накануне. Возможно, этим он был обязан долгожданному письму Луизы, которое он получил вчера вечером.
Осторожно спустившись по аллее, обсаженной кипарисами он вышел к морю. Татарин-садовник, поливавший клумбу с разноцветными астрами, поставил лейку на землю и, приложив правую руку к груди, поклонился Карлу:
— Салам алейкум, эффенди майор!
— Доброе утро, — ответил Карл, удивившись: «Откуда он узнал мое новое звание, ведь я в пижаме?»
В Крыму стояли последние дни бархатного сезона, со всеми его атрибутами: теплое море, ласковое солнце, утратившее летнюю свирепость, густая синь безоблачного неба, пронизанного серебристыми нитями летящей паутины.
На пляже он выбрал шезлонг, стоящий подальше от шумной компании выздоравливающих офицеров, игравших в скат. С каким удовольствием Карл поплавал бы в море, не будь на нем доброго десятка метров бинта. Он снял пижаму и подставил солнцу бледное тело, с которого успел сойти африканский загар. Затем раскрыл иллюстрированный журнал, прихваченный в палате. С обложки улыбались егеря — «эдельвейсы», водрузившие знамя рейха на заснеженную вершину Эльбруса. На последующих страницах — тоже улыбки: улыбались пехотинцы в стальных касках с автоматами в загорелых руках; рукава солдатских рубах закатаны до локтя, воротники расстегнуты, сзади дымятся подбитые русские танки; улыбались бородатые парни с борта вернувшейся из похода субмарины; улыбался юный пилот, сидящий в кабине «юнкерса», улыбались призывно и загадочно красавицы медсестры, склонившиеся над восторженно-улыбчивыми ранеными героями.