Не успел он еще выключить все моторы, как около самолета уже стояло два санитарных фургона.
«Это у них отработано неплохо», — подумал Карл, глядя, как санитары, вооруженные носилками, бегом направились к грузовым дверям самолета.
Картина выгрузки стонущих раненых производила удручающее впечатление. Грязные, обмороженные, небритые, закутанные от холода в какое-то тряпье, они совершенно утратили бравый воинский вид, присущий германскому солдату.
Карлу захотелось поговорить с пилотами, прилетевшими из котла. Но разговора не получилось. Опустошенные и издерганные, они еще не успели отойти от пережитого и молча курили, жадно затягиваясь табачным дымом.
— Ну, как там дела? — спросил Карл у капитана, лицо которого показалось знакомым. Но командир «юнкерса» ничего ему не ответил. Зло махнув рукой, он пробормотал проклятье и отвернулся к подъезжающему трехтонному тягачу «ханомаг», кузов которого был забит ящиками и бочками.
— Шевелись с погрузкой! — крикнул он унтер-офяцеру, сидевшему рядом с водителем. — Через час летим вторым рейсом.
«Какие-то здесь все ненормальные…» — подумал Карл, ежась от морозного ветра.
Как аэродром был забит транспортной авиацией, стянутой сюда со всей Европы, так и станица Тацинская была переполнена расквартированными в ней летно-техническим составом авиагрупп, подразделениями охранной дивизии, персоналом авиабазы и фронтовых складов, с которых исходило снабжение 6-й армии, окруженной под Сталинградом.
Фон Риттена определили на постой в дом, уже занятый экипажем командира транспортного авиаотряда. Несмотря на тесноту в домике, капитан Герман Шютце встретил Карла не только вежливо, но и гостеприимно:
— Размещайтесь, майор, на соседней кровати, — предложил он, проведя фон Риттена в маленькую горницу. — Надеюсь, что вы не откажетесь встретить с нами рождество и разделить праздничную трапезу.
— Черт побери! — спохватился Карл. — Я совсем забыл, что наступает праздник. Принимаю ваше предложение с глубокой благодарностью.
— Начало в девять вечера, — предупредил Шютце. — Засиживаться долго не придется. Людям рождество, а вам с утра в Сталинград.
До самой темноты Карлу пришлось вместе с Бауманом решать неотложные задачи по расквартированию авиагруппы.
Прибыв на квартиру в назначенное время, Карл еще в прихожей почувствовал дразнящие запахи жареного мяса. Когда же он увидел праздничный стол, то присвистнул от удивления. Он был накрыт с давно не виданной роскошью и ломился от колбас, сыров и консервов, а среди этого изобилия возвышалось большое блюдо с целиком зажаренным поросенком. От этикеток французских вин и коньяков рябило в глазах.
— Шикарно живете, камерады, — позавидовал Карл, — возьмите меня к себе в экипаж, хотя бы стрелком-радистом.
Капитан Шютце, довольный произведенным на гостя впечатлением, заметил:
— Сейчас в Тацинской на складах что угодно организовать можно. Зря, что ли, мы в котел жратву возим с риском для наших бесценных организмов.
Несмотря на изобилие вин и закусок, веселье долго не приходило.
Экипаж, памятуя о завтрашнем вылете, пил легкие вина, и то весьма умеренно. Карл в одиночестве пристроился к бутылке французского коньяка «камю», прислушиваясь к разговору соседей. Транспортники говорили о своем, наболевшем: о жестоких зенитных обстрелах на подходах к котлу, о «яках» и Ла-5, блокирующих воздушное пространство над кольцом, об ударах русских штурмовиков и бомбардировщиков по аэродромам выгрузки Гумрак, Бассаргино и Питомник.
Постепенно разговорился и Карл. Он стал расспрашивать Шютце о подробностях их рейсов за два русских фронта.
Тот, дымя фарфоровой трубкой, разоткровенничался:
— Нашим транспортникам крепко досталось в мае сорок первого, когда мы высаживали десант на Крит, но то, что происходит здесь, не идет ни в какое сравнение. Русские отучили нас летать в котел в хорошую погоду. — Шютце пригубил бокал и сделал маленький глоток. — Десятого декабря мы большой группой приземлились на Бассаргино. Пока шла разгрузка, на аэродром пришли Ил-2 и устроили нам настоящую преисподнюю. Они сожгли почти все самолеты группы. Я уцелел потому, что разгрузился и ушел раньше их атаки. В этот день на Бассаргино русские уничтожили двадцать два Ю-52, да еще двадцать машин сбили в воздухе истребители и зенитки. Потеряв сорок две машины, наши люфтфюреры не поумнели. Назавтра в ясную погоду они снова послали в котел целую армаду, которую вел командир нашей транспортной группы. Он не сумел отказаться от этого задания, ибо ему сказали: «Если вы не привезете нашим доблестным воинам патроны и продовольствие, им останется одно: драться штыками и жрать лошадиные трупы. Их гибель будет на вашей совести. Поэтому вперед, герои! О вашем подвиге будет знать сам фюрер». Но подвига не получилось. На подходе к кольцу мы встретили такой истребительный заслон русских, что пробиться через него на наших тихоходах Ю-52 было все равно что проползти на брюхе в часы пик через Кронпринц-Уфер,[78] когда она забита мчащимися автомобилями. Ла-5 растерзали флагманскую группу за три минуты, а я завалил истребительский крен градусов в шестьдесят и развернулся со снижением до десяти метров. Меня и моих парней спас зимний камуфляж на самолетах, который помог нам потеряться на фоне заснеженной земли. Теперь мы туда ходим ночью или же в снегопад. Если раньше, устав от полетов, мы молили всевышнего ниспослать нам дурную погоду, то сейчас молим его о безоблачном небе. А грузы, что мы доставляем в котел по воздуху, это все равно что дробь для носорога, — подвел итог капитан. — Там наши парни слопали всю румынскую кавалерию. Раненых не успеваем вывозить. Погрузка их идет в драку. А вчера фельджандармы прямо у самолета расстреляли двух дезертиров, пытавшихся под видом раненых улететь из Гумрака. Им не помогли бинты, что они накрутили на здоровые руки…