— Ну, как жизнь? — поинтересовался штурмбанфюрер, давая понять, что официальная часть кончилась.
— Жизнь? Вот попал сюда и сразу вспомнил, что ты обещал меня заставить лошадки лепить из дерьма.
— Помнишь? — засмеялся Диппель. Он извлек из бара, вмонтированного в письменный стол, пузатую бутылку и налил рюмки. — Нет, Карлхен, окажись, что ты связан со Штауффенбергом, то запахнет не лошадками…
Диппель надавил кнопку звонка. Заглянул оберштурмфюрер, приезжавший за Карлом.
— Верни подполковнику оружие, — распорядился он. — Ну что — еще по одной на дорожку?
— Наливай. — Карлу еще не верилось, что он выкарабкался из этой истории. — А как поживает наша Лотта? — спросил Карл, чтобы заполнить затянувшуюся паузу.
Оберштурмфюрер, казалось, не торопился возвращать вальтер.
Диппель помолчал, что-то обдумывая, потом нехотя выдавил:
— Дней пять назад она погибла в автокатастрофе.
— М-да! — вздохнул Карл. — Смерть не разбирает ни возраста, ни пола, ни заслуг…
Про себя же подумал: «Бедная Лотта, она знала слишком много и этим избавила себя от старческих недугов».
— Откуда у тебя все это? — спросил Эрвин, закуривая болгарскую сигарету.
— Со складов интендантского управления, — улыбнулся Карл.
Эрвин посмотрел на шоколадную обертку.
— Трофейный. А мне на паек выдали соевые конфеты, дрянную колбасу и эрзац-сигареты, в которых не табак, а бумага, пропитанная никотином.
— Забери все полученное барахло, отвезем его назад. Я тебя познакомлю со своим лучшим другом. Он будет и для тебя делать приятные вещи.
Был тот редкий день, когда приятели занимались своими делами. На самолете Эрвина меняли двигатель, а Карла из-за простуды врачи не допустили к полетам.
Будущую ночь им предстояло провести не в воздухе, а в бетонированном подземелье командного пункта вдали от воздушных стрелков противника. Это невольно настраивало Карла на благодушный лад. Эрвина же потянуло в область философии:
— Послушай, Карл, — сказал он, глядя на мундир приятеля, висевший на спинке стула, — о чем может мечтать двадцативосьмилетний подполковник, награжденный Рыцарским крестом? Тебе не кажется, что ты и так достиг слишком многого? Пора сбавить темпы, чтобы сохранить свою шкуру. Какую цель ты ставишь перед собой теперь?
Карл задумался.
— Можешь не спешить с ответом, но говори только правду.
— Правду? Ну что ж, тебе можно сказать и правду… Во-первых, мне очень хочется сохранить, как выражаешься ты, свою шкуру без больших изъянов. Но только делать это не за счет выхода из игры. Видишь ли, Эрвин, я обнаружил в себе дьявольское честолюбие и не хочу, чтобы меня ценили ниже пикировщика Рюделя, которому фюрер нацепил Рыцарский крест с дубовыми листьями в бриллиантах. Во-вторых, мне хотелось бы, чтобы и другие «гончие псы» засверкали бриллиантами… Командир «бриллиантовой псарни» — звучит намного приятнее, чем просто командир «гончих псов». И в-третьих, мне к лицу белые отвороты, я как-то примерил генеральскую шинель Гуго фон Эккарта…
— И это все? — удивился Эрвин. — А где же высокие цели? Где идеи мирового господства нордической расы?
— О большем я пока не задумывался, — поскромничал Карл.
— Не слитком оригинальные мечты… Но боюсь, что и они не успеют осуществиться: во-первых, фюрер щедр лишь на Железные кресты, их роздано около четырех миллионов штук, а бриллианты достались пока лишь одному Рюделю; во-вторых, эти мечты могут не сбыться по другой причине, не связанной с щедростью нашего рейхсканцлера. Тебе не кажется, что мы находимся на пиру Валтассара и рука истории уже начертала огненные письмена: «Мене, текел, упарсин»?[85]
— Замолчи сейчас же, Эрвин! Я не хочу ни слушать, ни думать об этом, да и тебе не рекомендую. Это все слишком страшно. Кроме того, у меня достаточно свежи впечатления от визита к штурмбанфюреру Клаусу Диппелю. Поговорим о вещах более безобидных.
На склад они заехали после обеда. Солдат, выдававший дополнительные пайки к летному рациону, ошалело вытаращил глаза на вошедших офицеров, увешанных орденами.
— Где Нойбахер? — спросил Карл.
— Господин гаупт-фельдфебель отдыхает.
— Ну-ка бегом его сюда! Скажи, его требует подполковник фон Риттен.
Через две минуты появился заспанный Нойбахер. Медвежьи глазки его заплыли жиром и излучали преданность и радость при виде старого сослуживца, столь высоко забравшегося по служебной лестнице.
— Здравия желаю, господин подполковник.
85
Арамейские письмена, означавшие: «Исчислен, взвешен и разделен», появившиеся на стене во время пира царя Валтассара накануне падения Вавилона (легенда).