Рядом с Карлом сидели два гроссбауэра,[11] возвращавшихся из Берлина. Этих упитанных мужичков, статью своей смахивающих на першеронов,[12] новый закон привел в смятение. Из обрывочных фраз, которыми они обменивались между собой, Карл понял, что им невдомек, можно ли теперь кастрировать хрячков и жеребят, или же это будет нарушением нового закона?
Зато трем подвыпившим эсманам,[13] сидевшим неподалеку от Карла, было все предельно ясно. Фюрер Адольф Гитлер, облагодетельствовавший одним росчерком пера всех животных третьего рейха, не распространил своей «благодати» на его граждан. «Гуманный закон» имел силу только для скота. С противниками «нового порядка» — коммунистами, социалистами, а также неарийцами — можно было обращаться по-прежнему.
Открыв очередную бутылку шнапса, эсманы пустили ее по своему кругу. Охмелевшие верзилы в черной форме вели себя так, словно, кроме них, в вагоне никого не было. Нисколько не стесняясь присутствия женщин, они рассказывали скабрезные истории, пересыпая речь бранными словами, и пускали громкие ветры, оглушительно гогоча над своими непристойностями.
Никто не смел призвать их к порядку. Карга, оказавшаяся старой девой — фрейлейн Бохманн, как она отрекомендовалась соседке, негодовала, краснела до корней волос и шипела как гусыня в адрес резвящихся «бестий». Карл, которого она отругала за отдавленную собачью лапу, тихо злорадствовал: «Ну, если я, по ее мнению, невоспитанный молодой человек, то чего стоят эти черные ангелы преисподней? Послушай-ка, фрейлейн, истинно тевтонские шутки».
Хотя его и коробило их поведение, связываться с пьяными эсэсовцами ради красного носа и мутных глазок фрейлейн Бохманн было верхом неблагоразумия.
Вспомнив о приглашении фон Штауффенберга, Карл на следующей остановке зашел в седьмой вагон. Но партия в скат не состоялась, так как фон Браухич опоздал к отходу поезда. Поболтав об общих знакомых, Карл вернулся на свое место. Кто знает, быть может, сама судьба хранила Карла от более близкого знакомства с графом? Разве мог он подумать, что этот юноша с прекрасными манерами десять лет спустя попытается взорвать Гитлера в его бункере?
В пятом вагоне стало еще более шумно. Эсманы достигли того состояния обалдения, когда невыносимо хотелось служить фатерлянду, и все разговоры велись только вокруг тем служебных, близких и неисчерпаемых. Из их болтовни Карл понял, что все они из охраны какого-то концлагеря.
— Михель, ты щенок против Юргена, — бубнил рыжий эсман с руками, осыпанными веснушками. — Чем ты хвалишься? Подумаешь — он отработал «пинок для закрытых помещений»… Ничего хитрого в нем нет. Любой осел может лягнуть каблуком в низ живота…
— Вот когда ты научишься давать пинок в зад, как Юргенс или Эрих, тогда мы скажем, что ты мастер, — поддержал конопатого второй эсман, протягивая обиженному Михелю только что открытую бутылку. — Увидите, что я скоро научусь бить не хуже ротенфюрера Бутлера.
«Вот тебе и закон о защите кошек и собак, — подумал Карл, наслушавшись болтовни пьяных эсманов, — оказывается, многие в фатерлянде могут позавидовать животным».
Вскоре эсманы, поддерживая друг друга, высадились на какой-то маленькой станции, а Карл еще долго размышлял об услышанном.
«Впрочем, — поставил он точки на i, — враги третьего рейха не заслуживают гуманного обращения. Террор необходим. Одной болтовней не заставишь народ делать то, что требует от нас фюрер».
Когда Карл сдал последний экзамен, в Дрезден-Нойштадте появился Гуго фон Эккарт.
— Собирайся, Карл, — сказал он, — я уговорил вашего генерала отпустить тебя на недельку. Все равно до самого производства в офицеры будешь здесь болтаться без дела.
Во время Лейпцигского процесса над «поджигателями рейхстага» Гуго, будучи в числе ближайших помощников Геринга, сделал неплохую карьеру. Он получил чин штурмбанфюрера СС. Кроме того, и на должностной лестнице шагнул вверх на две ступеньки. Теперь Гуго фон Эккарту были вынуждены улыбаться даже те, кто раньше его не хотел замечать.
Карл, обрадованный недельным отпуском, горячо поблагодарил Гуго и за пять минут собрал чемодан.
— Но учти, что мы едем не домой, — сказал Гуго.
— А куда же? — удивился Карл, недоверчиво глядя на родственника. «Уж не разыгрывает ли он меня?»