Рогачев поспешил навстречу начальнику, обдумывая на ходу слова рапорта.
А приятного он мог сказать мало. Дивизия четвертые сутки боролась с заносами, убирая снег со взлетных полос и рулежных дорожек. Хотя его полки не вели боевых действий, потери в личном составе все же имелись. Утром погибли два солдата, подорвавшиеся на минах-«сюрпризах», оставленных отступающими гитлеровцами, и накануне три человека угодили в госпиталь в безнадежном состоянии, отравившись трофейными продуктами.
Зайдя на КП, в который был превращен столовый зал замка, генерал отряхнул снег с папахи и подал руку офицерам.
— Ну и погодка, — пожаловался он Рогачеву, — хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, а нам ездить по частям приходится… А тут еще фашисты недобитые! В лесу, километрах в пяти от замка, напоролись на засаду. Срочно вызывайте врача, у меня одного хлопца зацепило.
Подойдя к столу-планшету, на котором лежала карта района боевых действий дивизии, Рогачев доложил обстановку.
— Завтра синоптики обещают улучшение погоды, — сказал генерал, — будем работать.
— Уже пора бы, — согласился Рогачев.
Генерал указал карандашом район на карте, где чернели ромбики, соединенные прямой линией:
— Ближайшая задача вашей дивизии — прикрытие танковой группы от ударов авиации противника при выдвижении ее на рубеж ввода в бой.
Начальник штаба быстро записал название населенных пунктов, обозначавших этот рубеж.
— Последующая задача, — продолжал генерал, — прикрытие танков при их действиях в тактической глубине обороны противника.
Затем генерал назвал время прикрытия и соединения, с которыми предстояло взаимодействовать.
Уточнив детали и убедившись, что боевая задача усвоена, генерал распорядился:
— Готовьте боевой приказ дивизии.
Поглядев в окно, сказал Рогачеву:
— БАО[3] сегодня спать не придется. Пусть всю ночь чистят снег волокушами. Взлетные полосы должны быть в порядке.
— Есть. — Рогачев сделал пометку в журнале боевых распоряжений.
— И еще, — генерал на минуту задумался, видимо вспомнив засаду на дороге, — по лесу много недобитой дряни шатается… Приказываю усилить охранение аэродромов, штабов и мест дислокации тыловых частей, обеспечивающих дивизию.
Генерал надел папаху и, поправляя ее, пожелал:
— Успехов вам, товарищи.
— Вы что, не пообедаете у нас? — удивился Рогачев.
— Нет времени, — с сожалением произнес генерал. Ему самому не хотелось отправляться в дальнюю дорогу натощак. — Нам нужно засветло добраться до Сизова, — назвал он фамилию командира соседнего соединения. — Ночью тут только на танках ездить. За два дня третьего бойца из охраны теряю.
Провожая генерала к броневику, Рогачев пожаловался:
— Товарищ командир, вот уже скоро месяц, как вы меня на земле держите. Все летчики летают, а я кисну на КП, словно прикованный к командной рации.
— Как это «кисну»? — недовольно поморщился генерал. — Вы, полковник, не командир эскадрильи и даже не командир полка, чтобы участвовать лично в мелких стычках с противником. Ваша главная задача — руководить боевой работой частей. Время лихих начдивов, гарцевавших с шашкой наголо впереди полков, ушло в вечность.
— Я — боевой летчик, — настаивал Рогачев, — и, чтобы не растерять летные навыки и уважение своих подчиненных, должен систематически выполнять боевые задания.
— Ну и настырный ты мужик, Андрей Петрович, — улыбнулся генерал. — Неужели еще не налетался за все эти годы? Поберегся бы, война-то к концу идет.
Рогачев ободрился. Генерал не остановил его своим безапелляционным «отставить разговорчики». А переход на «ты» был добрым предзнаменованием.
— Товарищ генерал, я от самых берегов Волги мечтаю полетать в небе Германии.
Генерал, опытный ас, опаленный боями трех войн, прекрасно понимал своего подчиненного. Ему вспомнилась первая встреча и знакомство с Андреем Рогачевым. Это было жарким летом 1938 года на Центральном фронте. После воздушного боя над Мадридом, когда его отряду пришлось драться против двух десятков «хейнкелей» и «фиатов», прикрывавших налет бомбардировщиков «савойя», пришлось сажать подбитый «москас»[4] на аэродром Алькало-де-Энарес.
Первым подбежал оказать помощь к его изрешеченной машине худой парень в шикарном комбинезоне на «молниях». У светлоглазого хлопца были совершенно выгоревшие брови на смуглом лице, а с вздернутого, типично славянского носа, сползала десятая кожа.