Внизу расстилалась завоеванная Польша. Из-под крыла выползали мелкие лоскутья крестьянских полей, полунищие деревушки, местечки с костелами и синагогами.
Даже с высоты полета бросалась в глаза скудность и неблагоустроенность: грязные дороги, солома на крышах, жалкие земельные наделы. Богатые усадьбы и фольварки попадались не часто. «Варвары, погрязшие в грязи и лени, — думал Карл о поляках, — теперь мы вас приобщим к немецкой культуре и новому порядку. Мы заставим вас трудиться на пользу рейха!»
Постепенно однообразие ландшафта надоело, и Карл, откинувшись на спину, закрыл глаза.
Все у него складывалось лучше, чем он ожидал. Месяц назад, перед атакой Таруни, он и не предполагал, что польская кампания пройдет так быстро и гладко, словно хорошо отрепетированные маневры.
Тогда его мучила неизвестность, страшила предстоящая встреча с реальным, совсем незнакомым противником, не было твердой уверенности в своем оружии и в своем мастерстве. Словом, голова его была забита сомнениями и тревогой. А теперь он вкусил сладость побед: Польша разгромлена, ее больше не существует, и в этом немалая заслуга его, Карла! Правда, зашевелились союзники Польши, но, пока они раскачиваются, Гитлер поскручивает им головы поодиночке. «Германии была нужна как воздух польская проверка, — думал Карл. — Она закалила наше оружие, уверенность в будущем».
С этими мыслями Карл задремал и очнулся после приземления в Темпельгофе.
На аэродром за летчиками прислали черный «мерседес». В его кабине сидел водитель в щеголеватой эсэсовской форме из тонкого офицерского габардина, хотя по чину он был всего лишь ротенфюрером — младшим вождем отделения.
Закс, сев в машину, стал опасаться за судьбу бесценного кофра и рюкзака со свининой. Летчики знали, что их вызвали в Берлин для награждения. «Что я буду делать, если нас сразу повезут на прием к рейхсмаршалу?» — беспокоился Закс. Не оставит же он свой груз в багажнике: чего доброго, пока он вернется, эсманы слопают всю ветчину. А с них взятки гладки.
Неразговорчивый водитель успокоил его: сначала летчиков доставят в гостиницу.
— Я берлинец, — сказал Карл. — Попрошу завезти меня на Виттенберг-плац.
— Хорошо, — недовольно, сквозь зубы процедил водитель: он явно куда-то торопился.
Отель, предназначенный для размещения летчиков, вызванных в Берлин, располагался в парке Тиргартен между Зигес-аллее и Герман Герингштрассе.[36] Даже в этой мелочи чувствовалась продуманная символика.
Отель гудел громкими голосами.
— Фон Риттен! — окликнул Карла знакомый обер-лейтенант со «штукасов», — заходите к нам в четырнадцатый номер.
Летчик был изрядно навеселе.
— Благодарю, Фриц, но я еще не был дома.
— Тогда до завтра. Отъезд из гостиницы в десять часов.
Карл махнул рукой, и неразговорчивый эсэсовец помчал его на Виттенберг-плац.
Летчики в тщательно отутюженных костюмах, благоухающие ароматами первоклассных парикмахерских, расселись на кожаных сиденьях «мерседесов», поданных к отелю. Ехать пришлось недолго. Группа автомобилей остановилась на Вильгельмштрассе у огромного плоского здания с массивными квадратными колоннами из серого мрамора. «Имперская канцелярия», — узнал Карл и внутренне сжался. Все считали, что ордена им вручит Геринг, а их привезли в резиденцию самого фюрера.
Летчиков встретил двухметровый верзила — гауптштурмфюрер СС из эскортного батальона «Адольф Гитлер». Проверив по списку прибывших и их документы, он провел летчиков через внутренний двор канцелярии, мощенный серыми плитами.
У подъезда главного входа неподвижно застыли четыре эсэсовца в стальных касках. Обменявшись с ними нацистским приветствием, гауптштурмфюрер ввел летчиков в роскошный вестибюль. Попросил подождать до его возвращения и указал на тяжелые кресла.
Летчики с любопытством озирались по сторонам: дорогая мебель, тяжелые хрустальные люстры, на стенах шедевры живописи. Вокруг царила обстановка благоговейной торжественности. Еще бы — где-то здесь, совсем рядом, находился человек, вернувший Германии былое величие. Какие-то люди с озабоченными лицами появлялись и исчезали, неслышно ступая по красному ковру, закрывавшему весь пол вестибюля. Здесь даже генералы казались ниже ростом и вели себя смирно, словно послушные ученики на уроке строгого преподавателя. Все разговоры произносились как в храме, полушепотом. Эта обстановка навевала ощущение торжественности перед встречей с главой государства.