— По-моему, Марсель не слишком рад, что ему выпала честь летать с фельдмаршалом, — сказал Эрвин. — Случись что с Кессельрингом, так шкуру с него сдерут на барабан.
— Зато какая карьера ждет этого Марселя, — мечтательно произнес Руди. — Я бы не отказался очутиться на его месте.
— А ты попросись, — сказал Карл, — если я не подхожу для тебя в ведущие…
Через два дня Кессельринга подбили в воздушном бою, но он благополучно сел на вынужденную посадку. А через неделю ему пришлось выброситься с парашютом из горящего «мессершмитта».
Но неудачи не охладили пыл фельдмаршала, и он снова лез в драку. Руди так комментировал эти события:
— Хороший истребитель, как боксер, бывает максимум до тридцати пяти. А потом нужно искать технику поспокойнее. Против этой истины не попрешь. Фельдмаршал староват для воздушного боя. Даже Марсель не смог прикрыть его.
Однажды, возвращаясь со штурмовки, Карл услышал голос Эрвина:
— Командир, посмотри влево! Видишь, как «макаронников» мутузят.
Карл пошарил взглядом и увидел настоящую «собачью свалку». Группу «фиатов», устаревших итальянских бипланов с неубирающимися шасси, долбила восьмерка «харрикейнов». Два «фиата» чадили на земле, а семь, оставшиеся в воздухе, крутились почти на месте — как собаки, кусающие свой хвост, — пытаясь уйти из-под трасс «кольт-браунингов».[62]
— Атакуем! — передал Карл.
— Горючки в обрез, — пробурчал Эрвин. — Не дотянем до аэродрома из-за этих итальяшек.
— Одна атака с ходу, — успокоил его Карл, доворачивая группу на цель.
Набрав высоту, «мессершмитты» свалились на увлеченных боем «харрикейнов». С первой атаки они сбили троих. «Харрикейны», бросив итальянцев, вступили в бой с «мессершмиттами». «Фиаты», как испуганные воробьи, кинулись наутек.
За выручку, союзников в бою Кессельринг объявил благодарность отряду фон Риттена.
После похвалы фельдмаршала Кессельринга кличка «гончие псы» прилипла ко всей авиагруппе Келленберга. Келленберг ничего не имел против и приказал нарисовать оскаленные пасти на всех самолетах авиагруппы. Это стало их эмблемой.
В конце января «гончие псы» познакомились с песчаной бурей самум, пронесшейся над аэродромом. Солнце исчезло за тучами песка и пыли. Песок сек лицо, скрипел на зубах. От него плохо спасали летные очки. Кабины и фюзеляжи самолетов забило песком и пылью. Ветер рвал самолеты, туго привязанные к штопорам, ввернутым в землю.
Старожилы говорили, что зимний самум — это не то… Полный эффект от него бывает при пятидесятиградусной жаре, когда песок раскален и пересохшие губы трескаются до крови, а черепа чуть не раскалываются от головной боли.
Вслед за пронесшейся бурей наползли черные тучи, набухшие водой, и низвергли на землю целые водопады. Летчики впервые наблюдали подобное.
— Чтобы дышать в таком дожде, нужно иметь жабры, — пошутил Эрвин, не утративший чувство юмора.
Тропический ливень за два часа вылил весь годовой лимит влаги, отпущенный здешней нещедрой природой. По сухим руслам рек помчались селевые потоки. Взлетно-посадочная полоса и стоянки самолетов превратились в вязкие топи.
Наступление приостановилось.
— Все, мальчики, — сказал Келленберг, — отдохнем немного. Теперь за неделю аэродром не просохнет.
Но он ошибся. Он еще плохо знал африканское солнце. Через двое суток загромыхала артиллерия. Войска тронулись вперед. Механики, выбиваясь из сил, приводили самолеты в порядок, готовя их к завтрашним вылетам.
30 января пал порт Бенгази. Почти вся Южно-Африканская бригада, защищавшая его, капитулировала. Развернувшись на восток, немецкие дивизии устремились к Тобруку. Но увы! Взять его не хватило ни сил, ни горючего. Наступила длительная передышка.
Роммель улетел в Германию, чтобы решить ряд интересующих его вопросов лично с Гитлером и Йодлем.
Активность авиации воюющих сторон стала невысокой.
Однажды, войдя в столовую, Карл услышал голос Келленберга:
— Барон, садитесь ко мне.
— Благодарю вас.
— Благодарить будешь позже, — перешел на «ты» командир авиагруппы. — Думаю, — продолжал он, разрезая консервированную сосиску, — дать твоим летчикам три дня отдыха. Можешь после завтрака брать штабной автобус и съездить в Бенгази.
«Гончим псам» эта новость пришлась по душе, да и сам Карл, одичавший в песках Триполитании и Киренаики, был не против скрасить жизнь каким-либо развлечением.