У самой дороги Ульяшин нагнал молодого следователя.
- Антон Андреич, не хотел я… вы ж понимаете? Это ж Яков Платоныч, он же… - не давались слова околоточному.
Антон коротко кивнул, судорожно сглатывая. Ему тоже плакать хотелось.
***
Когда Коробейников вошёл в мертвецкую, тело Лассаля лежало, прикрытое простынкой, на столе, а доктор спокойно дописывал заключение. Передавая его Антону, задержал листок на миг, вынуждая взглянуть ему в лицо.
- Заключение такое, какое следует. Антон Андреич, помощь-то не требуется?
- О чём вы, Александр Францевич?
- Не темните, голубчик! Я же не слепой. Тело принадлежит мужчине возрастом не менее пятидесяти лет.
- Это вы как?
- По зубам, любезный, по зубам. К тому же, этот мужчина на вершок ниже… - он не договорил, но и без того становилось понятно. – И что-то мне говорит, что вы, Антон Андреич, это без меня знали.
- Как вы догадались? – севшим голосом произнёс Коробейников.
Доктор улыбнулся почти ласково.
- Я обращаю внимание не только на мёртвых, но и на живых. Если бы вы думали, что это Яков Платонович, эмоций на вашем лице было бы больше. И они были бы другими. Так как? Доверитесь мне? – его очки лукаво блеснули.
Коробейников вспомнил, что неделю назад приезжий из Петербурга дознаватель приказал доктора избить, но ничего полезного для себя не выбил. А помощь, действительно, нужна. И Штольман ему этого напрямую не запрещал.
***
В квартире на Столярной хозяйничала Анна Викторовна. Пахло свежим чаем, барышня Миронова расставляла чашки на столе. Штольман дремал на оттоманке, был одет, как обычно, только без сюртука, и гладко выбрит. Было в этой картине что-то до невозможности семейное - словно супруги, много лет живущие в любви и ко всему привыкшие.
Коробейников на мгновение удивился, подумав, что они каким-то чудом успели прожить десяток лет, пока для него прошёл один этот длинный день. Словно не на его глазах еще недавно полыхали страсти, обиды, невысказанные признания. По милости этих двоих воздух в кабинете порой становился таким густым и горячим, что трудно становилось дышать. Куда уж Антону с его тихой безответной влюблённостью?
Теперь же всё это словно отгорело. Штольман и Анна были спокойными и невозможно близкими. Словно им не нужны были слова, чтобы понимать друг друга.
Впрочем, им давно уже приходилось понимать друг друга без слов. Потому что когда они открывали рот, то несли обычно такое, что хоть святых выноси! Нет, внешне всё благопристойно, но глупо-то как!
Увидев идиллическую картину, доктор Милц заулыбался в усы, снял запотевшие очки, чтобы протереть, вот только тереть стал почему-то глаза.
- А вот и вы, Яков Платоныч! Рад видеть, хоть и не в добром здравии!
Штольман послал взгляд Коробейникову, но взгляд это был вполовину не таким свирепым, как мог быть. Тоже благодарить Анну Викторовну?
- Проходите, господа, чай пить будем, - приветливо позвала Анна, словно давно была в этом доме хозяйкой.
- Непременно, - отвечал доктор. – Вот только раны ЯкПлатоныча осмотрю.
Штольман улыбнулся:
- От анатома не скроешь. И всё же, как вы узнали, доктор?
- Да по тому, как вы двигаетесь, голубчик. Вон как вас повело на левый бок. Показывайте, что у вас там, не стесняйтесь.
Пока осматривал, на столе сами собой появились свежие ватрушки, хоть Анна Викторовна за двери вроде и не выходила. Пахло восхитительно. Антон вдруг вспомнил, что не ел весь день. А еще на столе было вишнёвое варенье – его любимое. На ум вдруг пришёл рыжий батюшка, что служил в церкви Николы-на-Росстанях. Ездил однажды туда Антон по служебной надобности, а вернулся с баночкой варенья, долго потом в управлении лакомился. Штольман смотрел, аки змий: завидовал, но попробовать не просил. К тому же, кажется, тогда опять Анна Викторовна пришла, а это начальнику слаще варенья. И горше хрену. Как-то это у них одновременно получалось.
И с чего вдруг отец Василий вспомнился? Хороший батюшка - домовитый, добрый, благостный. Хоть и венчал увозом.
Доктор, закончив перевязку, мыл руки в гостиной и улыбался.
- Ну, ЯкПлатоныч, считайте, что вам повезло. Рана не опасная и не загноилась за всё время. Но я бы на вашем месте уезжать повременил, пока затянется. Завтра снова зайду повязки сменить, а вы уж лежите, не напрягайтесь. Спасибо, Анна Викторовна, голубушка! – сказал он, принимая чашку с чаем.
Коробейников тоже сел и уже вовсю уминал ватрушку. А больше стульев в маленькой гостиной не было. Анна похлопотала около них, а потом налила чашку и понесла к оттоманке, да сама там и устроилась. Штольман ради такого случая вскочил бодренько, хоть доктор и не советовал резких движений.
Пустовато тут было. Не для жизни квартирка. Для жизни что-то другое подыскать надо будет.
А еще – съездить в церковь Николы-на-Росстанях. С батюшкой поговорить.
***
У Виктора Иваныча Миронова опять прихватывало сердце. Маше он не признался – ни к чему, да и хватает ей волнений в последнее-то время. А больше и некому было. Брат снова обретался в Парижах. Золовку Миронов-старший тоже переносил с трудом. Прежде Аня, конечно, распознала бы его состояние. Благословил Господь дочкой, только почему же он дочке-то счастья не дал?
В дни, последовавшие за исчезновением Штольмана, Анна была сама не своя. А уж пуще всего пугала, когда сидела в гостиной с тихой улыбкой – повзрослевшая враз на десять лет, словно знающая что-то такое, о чём они – счастливые родители – и не догадывались. Не было больше живой, непоседливой Ани, и отец тосковал по ней. Хоть и красива стала новая Анна какой-то невозможной, пронзительной красотой, которой может наделить женщину только истинная любовь.
В ночь после Рождества что-то переменилось в ней, и она стала почти прежней, словно обрела какую-то надежду. Умчалась чуть свет в участок, вернулась затемно – задумчивая. А утром следующего дня зашла к нему в кабинет и сообщила, что уезжает в Петербург. Виктор Иванович не спросил, зачем. И так ясно было – искать Штольмана. Полицмейстер Трегубов упоминал, что важный чин, приехавший из столицы, приглашал Анну консультировать едва ли не Государя Императора, а взамен обещал поспособствовать в поисках пропавшего. Аня о том предложении ничего не говорила, но, видимо, решила его принять, да так срочно, будто известие получила. Может, оно и так. Лишь бы она снова двигалась, надеялась, жила.
Сердце болело за дочку. Теперь, по зрелом размышлении Миронов понять не мог, чем же так не полюбился им Штольман, почему казался неподходящим для Анны. Репутация? Так сплетни о нём впереди паровоза бежали, а на поверку все полтора года в Затонске о Штольмане не знали ничего худого. Добра же сделать он успел немало, и семье Мироновых в том числе.
Казался ли неподходящей партией - что полицейский чиновник? А чего о том думать, коли с первого дня проявил он себя человеком чести. Или они в глубине души боялись того, что служба его опасная, и Анну туда, как магнитом тянет? А будь он армейским офицером, опасность меньше была бы? Или почёту больше? Против поручика Шумского они ничего не имели.
Или думали, что Анна не всерьёз увлеклась таинственным взрослым мужчиной, столичным сыщиком, и это скоро пройдёт?
Теперь предубеждение казалось глупым, а чувства Анны – такими настоящими, что появись Штольман сейчас, Виктор Иванович, не задумываясь, подал бы ему руку и намекнул, что в доме давно ждут сватов.
Но судьба всё решила сама, и оставалось только радоваться, что Аня уехала накануне, не получив страшной вести.