Левые пришли к тому же заключению иным путем. К восьмидесятым годам большинство "прогрессивных деятелей" Европы и Америки уже не верили, что советский коммунизм — это их будущее, как верили многие их предшественники до самого конца Второй мировой войны. И все же среди левых существовала устойчивая вера в легитимность марксизма-ленинизма для других, и оценка этой легитимности росла прямо пропорционально географическому расстоянию и культурным различиям. Таким образом, хотя коммунизм советского образца не обязательно был реальным выбором для Соединенных Штатов или Великобритании, он считался пригодным вариантом для русских с их традицией автократии и централизации, не говоря уже о китайцах, которые, как утверждалось" использовали его для преодоления наследия иностранного господства, отсталости и унижения. То же самое говорилось о Кубе и Никарагуа, былых жертвах американского империализма, о Вьетнаме, для которого коммунизм рассматривался практически как национальная традиция. Многие из левых разделяли точку зрения, что радикальные социалистические режимы могут легитимизироваться в третьем мире, пусть даже в отсутствие свободных выборов и открытого обсуждения,— проведя земельную реформу, обеспечив бесплатное здравоохранение и повысив уровень грамотности населения. При таких взглядах неудивительно, что мало кто из левых предсказывал революционную нестабильность в советском блоке или в Китае.
Конечно, верования в легитимность и вечность коммунизма принимали порой причудливые формы в дни "холодной" войны, уходящие в прошлое. Один талантливый исследователь Советского Союза отстаивал мнение, что Советский Союз под правлением Брежнева достиг того, что автор назвал "институциональным плюрализмом", и утверждал: "Создается впечатление, что советское руководство подвело Советский Союз чуть ли не ближе к духу плюралистской модели американских социальных наук, чем подошли сами Соединенные Штаты" [20]. Оказывается, советское общество в догорбачевский период не было "инертно и пассивно; оно было обществом участия почти в любом смысле этого слова", и советские граждане "участвовали" в политике в большей пропорции, чем граждане США.[21] Такой же образ мысли был характерен для некоторых эрудитов по поводу Восточной Европы, где, несмотря на навязанную природу коммунизма, ученые видели неколебимую общественную стабильность. Один специалист в 1987 году утверждал, что, "если бы мы сравнивали сейчас государства Восточной Европы со многими странами мира, например Латинской Америки,— они казались бы олицетворением стабильности", и критиковал традиционное представление о "противостоянии "нелегитимной" партии... враждебному и не верящему ей населению".[22]
В то время как некоторые из этих мнений были просто проекцией в будущее недавнего прошлого, многие из них основывались на суждении, касающемся легитшлности коммунизма на Востоке. Имеется в виду, что, несмотря на все очевидные проблемы общества, коммунистические правители выработали "общественный договор" со своими народами — до некоторой степени эта точка зрения пародировалась советским анекдотом: "мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что нам платят"[23]. Эти режимы никогда не были ни продуктивными, ни динамичными, но говорилось, что они правят в определенной степени с общего согласия, потому что обеспечивают безопасность и стабильность.[24] Как писал в 1968 году политолог Сэмюэл Хантингтон:
"В Соединенных Штатах, Великобритании и Советском Союзе формы правления различаются, но во всех трех системах правительство правит. Каждая из этих стран представляет собой политическую общность, где подавляющее большинство народа считает свою политическую систему легитимной. В каждой из них граждане и их лидеры одинаково понимают общественные интересы, традиции и принципы, на которых эта политическая общность строится".[25]
20
Джерри Хоуг (Jerry Hough), The Soviet Union and Social Science Theory (Cambridge, Mass.: Havard University Press, 1977), р. 8. Хоуг продолжает так: "Есть, конечно, ученые, которые предположили бы, что политическое участие в Советское Союзе в чем-то не настоящее... что слово "плюрализм" не может быть употреблено в разумном смысле при описании Советского Союза... такие утверждения я не считаю достойными длительного и серьезного обсуждения".
21
Hough (1977), р. 5. Джерри Хоуг, переписывая классическую работу по советскому коммунизму Merle Fainsod How the Soviet Union is Giverned, большой раздел отводит под описание старого брежневского Верховного Совета, который Хоуг защищает как форум, где формулируются и отстаиваются социальные интересы. Эту книгу любопытно перечитывать в свете деятельности Съезда народных депутатов и нового Верховного Совета, созданных Горбачевым после девятнадцатой партконференциюв 1988 году,и многих республиканских верховных советов, возникших после 1990 года. См. How the Soviet Union is Giverned (Cambridge, Mass.: Havard University Press, 1979), рр. 363—380.
22
James McAdams, "Crise in the Soviet Empire: Three Ambiguites in Search of Prediction", Comparative Politics 20, no. 1 (October 1987): 107-118.
23
О советском общественном договоре см. Peter Hauslohner, "Gorbathev's Social Contract", Soviet Economy 3 (1987), 54—89.
24
См., например, утверждение Ригби, что коммунистические страны достигли легитимности на основе "целесообразности". "Introduction: Political Legitimacy, Weber and Communist Mono-organizational System",сб. под редакцией Rigby and Ferenc Feher, Political Legitimation in Communist States (Nnew York: St. Martin Press, 1982).
25
Samuel Huntington, Political Order in Chanbung Societes (New Haven: Yale University Press, 1968), р. 1. См. также заключение в работе Timothy J. Colton, The Dilemma of Reform in Soviet Union, расширенное и переработанное издание (New York: Council on Foreign Relations, 1986), рр. 119—122.