Полковник Нянтайсурэн был весьма рад, что воинам его бригады доверена почетная задача — уничтожить этот опорный пункт противника.
Подразделение 7-й мотобронебригады, которым командовал офицер Бадарча, подошло к монастырской впадине поздно вечером. Командир бригады Нянтайсурэн и его советник гвардии полковник Е. И. Болдырев остановились на холме, чтобы наблюдать, как Бадарча поведет разведку боем.
Бронемашины медленно приближались к монастырю, обстреливая с коротких остановок засеченные огневые точки. Святая обитель неожиданно заискрилась столь плотными вспышками выстрелов, что стало ясно — там укрепился сильный гарнизон. Выяснив путем разведки боем систему огня и инженерных заграждений противника, полковник Нянтайсурэн дал сигнал закрепиться, пока главные силы бригады подготовятся к атаке монастыря.
Подобная тактика передового отряда вызвала у меня серьезную озабоченность. Непростительная медлительность сидеть несколько часов у какой-то богадельни, когда впереди перед нами десятки тысяч войск противника!
— Если мы у каждого монастыря будем топтаться только по часу, противник сумеет подтянуть силы из глубины. Возникает опасность затяжных боев, неизбежны большие потери.
Бригаде было приказано с ходу, стремительно атаковать монастырь и, смело маневрируя на фланги и в тыл, разгромить засевшего там противника.
К исходу ночи Нянтайсурэн подтянул к монастырю два батальона и артиллерийскую батарею. Ночная атака монгольских подразделений была проведена дерзко, неотразимо. Цаган-Обо-Сумэ был взят.
Начальник политотдела бригады полковник Содномжамц с помощью своих работников собрал служителей монастыря и местных жителей. Он рассказал им об освободительной миссии советских и монгольских войск в Маньчжурии. Особенно заинтересовало слушателей сообщение о сущности народной власти и социалистических преобразованиях в Монгольской Народной Республике.
Беседа продолжалась не более тридцати минут, пока части получали новую боевую задачу и подкреплялись. Но и этот короткий правдивый разговор согрел души людей.
— Японцы никогда не говорили с нами о жизни, — заявил один из слушателей. — Захватчики лишь требовали дань наран-хуну[14].
Провожая войска, бедняки восклицали:
— Саин байну-у, улан цирики Сухэ[15]!
Второй день наступления.
По-прежнему идет борьба с вражескими частями и пустыней — «противником номер два».
Солнце свирепствует. Даже полевые мыши, тарбаганы, суслики и другие обитатели Гоби не выходят из своих глубоких нор. Впервые в жизни мы смотрели на солнце не глазами друга: оно обрушило на нас столь тяжкие испытания.
К середине дня меня начало серьезно беспокоить состояние личного состава. Обгоняя предбоевые порядки 59-й советской кавдивизии, я увидел, как один из солдат вяло наклонился к шее коня, обхватил ее, но не удержался и свалился наземь. Двое бросились на помощь, с трудом приподняли упавшего.
— Вы ранены? — спросил я.
— Нет, — чуть слышно произнес он припухшими, потрескавшимися губами. — Не могу понять, что со мной.
— В бою советский солдат падает только мертвым. Возьмите себя в руки, встаньте!
Усилием воли конник заставил себя подняться. Теперь нельзя было отказать ему в товарищеском участии.
— Вы нашли в себе силы побороть крайнюю усталость. Это ваша первая победа. Не роняйте же чести и достоинства советского воина.
— Слушаюсь, товарищ командующий…
Мы увеличили скорость и обогнали передовые танки и механизированные соединения. Двигаться по пути было мучительно трудно: галька, камень, неровности почвы и трещины грунта создавали невыносимую тряску.
Каждая встряска — словно удар по нервам. Выпить бы хоть глоток воды… Но вместо живительной влаги в горло течет густой, как плазма, поток раскаленного воздуха. Временами кажется, что задыхаешься.
Часам к двенадцати достигли Спаренных озер. На карте они обозначались как два небольших водоема, сообщавшихся протокой. Но это только на карте. В действительности нашему взору представились два высохших озера.
Команды водоснабжения, выделенные от гидророт, начали рыть колодцы. Я вышел из машины. Невыносимо захотелось пить. Взгляд невольно задержался на фляге адъютанта. Стоит сделать жест — и он протянет ее мне… Глотаю жесткий шершавый комок и отворачиваюсь. Невольно перед мысленным взором возникли привольные места родного Иристона: холодное дыхание его ледников и перевалов, бодрящая свежесть живописных ущелий; первозданная красота обильных субальпийских лугов, сотканных из изумрудной зелени трав — фиолетовых примул, розовых анемонов, голубых незабудок, маков, герани… А что может быть благодатнее воздуха древнего Иристона и кристально чистой воды его горных родников?.. От этих воспоминаний почудилось мне, будто владыка водного царства древних нартов Донбеттыр дал мне глоток живительной воды Геналдона, но она во рту мгновенно испарилась и превратилась в горячий песок… Я очнулся.
14
Наран-хун — солнечный человек. Японцы требовали, чтобы так называли их в оккупированной Маньчжурии.