— Какая же муха перед снежком-то! — почти любовно усовестил Елков.
— Специально посадил, ваше внимание проверить… — с выраженьем злого вдохновения в лице усмехнулся Титус. — «Ну, раз отказываетесь от моего тоста, я тогда оба за нашу даму выпью», — Жеромский-то говорит и, прежде чем кто успел из руки выбить, опрокидывает залпом один бокал за другим, после чего садится на стул, начинает трубку раскуривать… Между прочим, перед командиром батареи, этакий апоплексический толстяк был!.. рюмка перед ним стояла, — по окончании разжал он ладонь, а она в крови вся от раздавленного стекла… вон как! И хотя впоследствии почти все возмущены были подобным вызовом, тем не менее ужасное дело сделано, и яд внутри начал свое действие, все смотрят осудительными глазами на притихшего Варнавина, который вслед за тем стремительно убегает. А по прошествии минут двух поднимается со стула и наш несостоявшийся покойник. «Действительно, расходиться всем нам пора, говорит, а за здоровье мое не бойтесь, поскольку это была всего лишь шутка… обычная сода была: после вчерашнего перепоя зверская изжога гложет!» И представьте, ушел как ни в чем не бывало…
— А Варнавин этот? — спросил кто-то со стороны изменившимся голосом.
— Помнится, застрелился он тут же, как ушел… неустойчивая натура был. Кроме того, с легкими у него было наследственное неблагополучие, — с неудовольствием ответил Титус. — Но я все это к тому лишь рассказывал, чтобы показать на примере моего Жеромского истинные потемки человеческой души…
Все в молчании курили, сосредоточенно сердясь на что-то.
— А видно, дрянное у вас офицерство было, коли никто вас за это как сучку не пристрелил! — после паузы с одышкой презрения подвел итоги Сиволап, снова и шумно отправляясь по воду.
— Да кто вам дал право думать, что это я, черт вас возьми? — в спину ему разъярился Титус.
— Господа, господа… — хлопотал среди галдевших гостей хозяин, — вступайте в дискуссии, однако же без драки, прошу вас…
— Вот и я тоже, поскольку вы заняли вниманье наше, хотел бы выяснить смысл как содеянного вашим Жеромским преступления, так равно и басни вашей в целом, — раздельно вставил Водянов.
— Ишь чего захотел, — жарко вступился за рассказчика Елков, — этак вам нынче маленькую цель подай, а завтра вам вообще высшей мудрости, а то и бога в этой червоточине захочется. Нельзя, батенька, быть столь привередливым, особливо в наши дни! А скажите, во всей истории людской, в Астиагах этих и Дариях, в героях корсиканских и македонских виден вам какой-нибудь единый замысел?.. в непрерывных злодействах во имя целей, так и не осуществленных никогда, во имя креста, полумесяца и других геометрических фигур, означающих личное благоденствие… в мультисожжениях и сажаниях на кол по три тыщи в шеренге, в расстрелах, резнях и потоплениях… Словом, сквозь всю эту кровцу и уголек просматривается вами какая-нибудь высшая мораль, мысль творческая? Ибо за все эти благородные порывы кровью сполна вперед уплочено. Вот вы на историю не злитесь, а на отдельную особь наваливаетесь, потому что в истории-то взять не с кого. А не надо бы, понимаете?.. не надо!
— Чего, чего не надо? — хоть и в драку готовый подступил Сиволап.
— Не надо, говорю, смысла искать в этом бурленье вещества… переселениях, извержениях вулканов, нашествиях саранчи, во всемирно-эпохальных преступлениях… — стал отступать Елков.
— А что надо тогда? — допытывался тот со сжатыми кулаками.
Оба они взирали теперь друг на друга с такой ненавистью, что уж вовсе необъяснима была и бессмысленна сила, соединившая их здесь.
— Из-за чего вы сцепились с ним, Елков? — засмеялся Федор Андреич. — Выходит, вы же целиком согласны с ним, что человечество не что иное, как сорвавшееся с оси и покатившееся самостоятельно под откос природы колесо!
— А ну вас к черту всех, — после паузы махнул рукой хозяин. — Давайте лучше музыку слушать… Господа, прошу внимания, завожу, — возгласил он. — Перед вами, господа, предстает сам профессор Вергилий Ранзато со скрипкой, — прошу!..