Уже в прихожей, где Федор Андреич угрюмо метился разношенным штиблетом в калошу, снова набросился на своего редкостного пациента Елков.
— Ведь вы не знаете, откуда вам знать!.. Бессмыслица, а не целесообразность. Где ж он — центр-то мирозданья, это я-то центр? Враки, враки, — кто вокруг меня, жеваного, ходить будет? Я, Федор Андреич, сами видите, корчусь, а кому они, корчи эти мои, нужны? Я спрашиваю, кому они понадобились? Черту лысому они нужны — вот кому! — Елковское неистовство вдруг обратилось в робкое отчаяние. — Я… месяц назад… братишку схоронил. Поехал за картошкой, а привез сыпнячок. Послушайте, вы знаете, что это значит, — близкого схоронить? Вы попробуйте, вы попробуйте тогда из себя выдавить — «да будет воля твоя», попробуйте! — Он хрустнул руками и повернулся боком.
Было Лихареву и жалко и тошно.
— Мириться нужно, — мир так устроен, что все переплелось. Щепочку вытянуть — и развалится все, — неумело рассуждал Федор Андреич.
— Правильно, правильно, — чтоб и розы пахли, и покойнички? Не хочу, не хочу-у! — процедил исступленно хозяин.
Но Лихарев уже сходил вниз по лестнице. Ему, склоняясь в пролет, крикнул, видимо оправившись, Елков:
— В пятницу приходите!
Оттуда, из глубины, черневшей колодцем, долетел к ушам Елкова отголосок своего же:
— …ите.
Елков постоял и плюнул вниз. Белое пятнышко скользнуло во мрак колодца, и через мгновение долетел обратно четкий звук шлепка. Потом Елков покрутил плечами, втянул голову и вскочил проворно в свою холодную, нетопленную конуру.
Дома Лихарев застал у себя Мухоловича. — Я у вас вот уже часик посиживаю, хе-хе… — Мухолович всегда был жизнерадостен, но в смехе своем экономен. — Я вас тут ждал-ждал, думал-таки конец профессору. Вы, господин-товарищ Лихарев, не надо хмуриться. Меня давеча Сара спрашивает: ты куда ушел, Мухолович? Я ей отвечаю: к профессору Лихареву. Она меня спрашивает: что ты будешь говорить профессору Лихареву, ты ж глуп! Я, говорю я ей, глуп только в профиль, а в три четверти так очень даже ничего себе, хе-хе… Сара, если хотите знать, она ж добрая женщина, но она… — Мухолович лукаво нарисовал восьмерку перед самым своим лбом, — она ничего не соображает в культуре! Ну, чего она может понимать в слове культура? Ничего! — отведя ладошку в сторону и пожимая плечами, пропел Мухолович и стих.
Лихарев улыбнулся, не мог он не улыбнуться, хотя настроение у него после Елкова было дрянное.
— С чего это вы такой разбитной сегодня, вы не именинник ли нынче?.. У вас как, — бывают именинники? Завидую я вам, Мухолович, право, — этакая живучесть в вас! — Лихарев всегда говорил с Мухоловичем немножко свысока и всегда как с ребенком.
— О! Я и сам давеча себя спрашиваю: чему ты, рваный Мухолович, радуешься?.. меня раз собакой травили… — доверчиво сообщил он Лихареву. — Был один такой в России господин, с воображением, знаете, так они меня чуточку не разорвали! На мне тогда теплые штаны были, хе-хе… Так вот: чему, говорю, ты, разорванный Мухолович, радуешься? Или солнце светит для тебя одного? Я ему тогда так: зачем мне только? — Мухолович, точно отказываясь, выставил обе ладони вперед. — Его на всех хватит!..
— Кому ж это ему? — поинтересовался Лихарев: было всегда любопытно Лихареву, как текут мысли в этом маленьком человечке.
— Как кому? — удивился тот, — другому Мухоловичу! Так ведь их же у меня двое сидят, словно компаньоны в каком-нибудь магазине, сидят и спорят. Когда один говорит, так другой ругается… ах! — вскричал Мухолович, — как они нехорошо ругаются промежду собою! Один говорит: Исаак, ты — падаль, ты два раза падаль!.. А другой вот: Исаак, не верь ему, он же дрянь, — для тебя тоже солнце светит, — ходи веселей! А я слушаю-слушаю, да и говорю им: кому ж, говорю, Мухолович нужен, раз один вовсе не подает руки Мухоловичу, а другой насылает на тебя собак? — И вдруг Мухолович сделал умильное, целящееся лицо, — второй-то мне говорит: Исаак, слушай, Исаак, ты культуре нужен, о! — Мухолович поднял перст, дважды погрозил им кому-то и с внезапной стыдливостью спрятал назад, в кармашек.
Федору Андреичу стало неловко от Мухоловичевой откровенности, и, словно желая исправить получившееся молчание, Мухолович вынул из кармана маленький какой-то пакетик и с осторожностью подсунул его на колено Лихареву.