33. Взгрустнулось
С Митей интересно. Даже когда ничего не происходит, когда все молчат — интересно за ним наблюдать, как за необычным зверем, например тапиром. Много огорчений бывает, унижений, противно бывает, но не скучно. Да не только огорчения — бывает, и обрадует. Однажды куртку мне подарил, еще до митьков, — как я любил эту куртку! Картины мне свои дарил, тоже до митьков. И даже сравнительно недавно: в 1997 году Лобанов с Митей приезжают из Москвы. Лобанов сообщает, что нашелся покупатель на мою картину, они с Митей, как посредники, берут себе по десять процентов, согласен ли я? Разумеется, согласен, но в разговор вступает Митя: «Какие десять процентов? Я с братков процентов не беру!» Лобанов улыбнулся криво, помолчал. Взял свои десять процентов. А Митя не взял, не захотел наживаться на товарище. Вот тебе и собиратель!
Правильно сказал Митя, в данном случае Карамазов: широк русский человек, широк. Я бы сузил. Да что русский человек, английский плюшевый медведь так широк, что впору сужать. Вот только с какой стороны сужать, и велик ли получится остаток?
Есть и еще остаток: осталось упомянуть, что, когда моя мастерская была рядом с шагинским домом, Митя ссужал мне вещи — матрас одолжил (а обратно так и не взял), мольберт, на котором еще Арефьев писал. Давал книги читать, если выносные, давал картины Васми и Владимира Шагина на несколько месяцев. Продавал картины Васми и Шагина не дороже, а то и дешевле, чем другим покупателям. (Я это, конечно, в большую заслугу вменяю: ведь он видел, с какой страстью я к Васми и Шагину отношусь, легко мог и больше спросить. Наш великолепный художник Гена Устюгов так однажды заявил Ларисе Скобкиной: «Лариса! Мне сказали, что моя графика стоит по двадцать долларов! Но тебе, подруге, поскольку ты мне столько хорошего сделала, так любишь мою графику, — пятьдесят!»)
Однажды в Нью-Йорке пиццу и кофе мне купил.
И повторю главное: в 1984—1986 годах, в фазе подъема, Митя был верным товарищем. Он защищал интересы всех «Митьков», как единого целого, — вовсе не подразумевая, что этим он свою собственность защищает; защищал конкретных людей, если их выставком ТЭИИ обижает, — ведь Митин авторитет у руководства ТЭИИ был весомее, нежели у кого-нибудь иного из «Митьков».
(Как взялся хвалить Митю, так и не остановиться. А между тем безукоризненно незаинтересованный свидетель пишет мне о тех временах (имени корреспондента разгласить не могу — вдруг Митя прочитает?):
На одной выставке «Митьки» сами, без выставкома формировали свою экспозицию. Работу Бориса Козлова Митя не повесил, а потом красочно расписывал ему, с каким отвращением ее отвергли члены выставкома. Митя, чтобы держать своих в повиновении и темноте, все время создавал образ врага, клевеща на многих.
Ну что я могу сказать на это свидетельство? Я говорил: в те годы Митя ко мне был повернут своей лучшей стороной; описанный образ его действий, типичный для последующих лет, мне был незаметен.)
Митя делился покупателями! — то есть, когда у него покупали картины, он советовал покупателю сходить к остальным членам группы.
И само собой, Митя неукоснительно являл собой демонстрационную модель митька, тонко соблюдая пропорцию привлекательных и отталкивающих черт, скрывая особенности совсем уж немитьковские.
До самых последних лет я с Митей в компании рядом садился — интересно с ним, у нас есть условные знаки, жесты, непонятные для остальных цитаты. Больше эти жесты и цитаты не пригодятся... И не поприветствовать никого по-митьковски... Попробовал жену научить — не умеет, машет руками без толку. (Так и слышу саркастическую реплику Флоренского: ясно, началась «пятиминутка жалости». Да, Шура, да! Может, где-нибудь и надо сдержаться, но в книге «Митьки» всегда есть место абстрактно-жалостливым байкам.)
А как он ел! Всякий раз, оказавшись в ситуации излишне обильного застолья, я с сожалением думаю: эх, Мити нет! Вспоминаю его пищевые прибаутки для таких случаев, как он глухо, с тихим гневом сообщает: «Родители мои голодали... — голос повышается, гнев рокочет уже рядом, — дети мои голодают... — и вдруг светло и радостно: — так пусть хоть я покушаю хорошо!» (Опять обидеть норовлю... да не упоминал он про детей в данном случае.)
Снится иногда Митя — веселый, хороший, как раньше. Хочу к нему подойти и никак: охранники не подпускают... А что? Вполне может Митя попросить по-дружески: «Валентина Ивановна!.. Охранничков бы митькам... Побольше... Детки плачут: папа, папа! Дай охранничков!»
34. Воспитание Дмитрия Шагина
Когда я поверхностно скольжу по воспоминаниям, представляется: был хороший, веселый Митя, выдающийся собутыльник и надежный товарищ. Вдруг что-то случилось.
Что случилось? Ну, перестройка случилась, потом капитализм. «Купи два говна, получишь третье говно бесплатно!» — а на это нужны средства, нужно заботиться о завтрашнем дне. Если читатель к тому склонен, он может предпочесть общественно-политические причины Митиной трансформации; подходит и объяснение детского психотерапевта:
Один раз уступив незаконному требованию, поддавшись чувству жалости, вины, или просто потому, что так проще, вы даете вашему малышу впервые почувствовать реальную власть над человеком. Всякая власть развращает. <...> Он обучается новой для себя модели отношений, основанных на шантаже. Эта модель может ему понравиться, как нравится наркотик, потому что дает почти мгновенный результат, а значит — возможность быстрого и легкого самоутверждения. Постепенно навыки неигрового, открытого общения вытесняются привычкой манипулировать. Пропасть между маленьким человеком и миром растет (Ю. Иевлев).
Так что был, был веселый Митя, который ко всему миру был повернут лучшей стороной, а затем тронулся, как ледокол, в избранном, еще непонятном для окружающих направлении.
Человек не рождается манипулятором. Он учится, вырабатывает у себя способность манипулировать людьми, чтобы избежать неприятностей и добиться желаемого, причем вырабатывает он эту способность бессознательно. <...> Друзьям манипулятора требуется подчас немало времени, чтобы разобраться, что к чему... (Э. Шострем).
И пошло-поехало: «Посеешь поступок — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу».
С 1988 года Митя стал ударными темпами осваивать способность манипулировать людьми. Для начала он, неплохо владея техникой гипноза, сам себя загипнотизировал: группа как называется? «Митьки». А книга «Митьки» про кого? Про Дмитрия Шагина. А Дмитрий Шагин — вот он я; следовательно, и книга, и группа — это я, такой ценный.
Чтобы навсегда очистить совесть, Митя стал себя накачивать, сам себе доказывать, насколько слабо его братки понимают правильное соотношение сил Он проинформировал меня, что Флореныч — сопляк, пешком под стол ходил, когда Митя уже великим художником был, «дядей Митей» робко называл. Вырос и сразу предателем стал, рисует как курица лапой, а в Союз художников по блату пролез, чтобы не работать нигде, пока мы, честные художники, по котельным здоровье гробим.
Флоренскому Митя объяснил, что вывел Шинкарева в люди, познакомил со всеми, а без Мити Шинкарев вообще никто и звать его никак. (Митя действительно очень любит торжественно знакомить уже заведомо знакомых людей — вот именно чтобы потом счет выставлять.)
Про митьков низшего и среднего звена и говорить нечего.
В 1990 году Игорь Чурилов купил дачу. В том году мода была дачи покупать, и Митя купил, и я чуть было не купил.