Конец моего друга-писателя
Конец моего друга-писателя
Я увидел его спустя полгода или около того - когда совсем уже потерял всякую надежду. Сказать честно, в первые минуты мне почудился человек знакомый, но знакомый как-то далеко, давно; все в нем было узнаваемо, но в то же время и отличительно. Ново.
Он удивился мне почти так же, как и я ему. Недоумение на лице, шмыгание носом, медленно появляющаяся улыбка. Какая-то важность на лице, какой раньше нельзя было заметить. Серьезность, молчаливость. В общем, человек был тот же. Только другой. Мы поговорили минут пять или около того, после чего он пошел своей дорогой, а я - своей.
Это был мой друг-писатель, бросивший письмо раз и навсегда.
Что послужило причиной? Он сказал:
-Иногда мне просто не надо писать. Бывает, что нельзя уснуть ночью, если не написать одного слова - и ты бьешься, борешься сам с собой, подбирая его. Выстраиваешь текст там, где необходимо одно слово. - Я улыбнулся. - Ну ладно, фраза. И ты варишься в этом котле, дружище, и еще не факт, что слово это там будет, проскочит. Совсем не факт. Ты не спишь днями, неделями, месяцами - ты все подбираешь эти слова и фразы. Оперируешь целыми текстами. Задумавшись о поиске слова не замечаешь, как написал рассказ. Или роман. А его ценность - в ненайденном слове, и тот, кто читает - чувствует. И так далее.
Мой друг-писатель любит говорить. Точнее, любил. Сказать можно одно наверняка - за последние полгода или около того он выдохнул, улыбнулся и перестал. Теперь он просто мой друг. Человек, каковых полно. Видящий мир только в том свете, какой он есть: без краски, без музыки, без мечты. Я не спросил, но я знаю - однажды он нашел что-то, что заставило его предать все то, что годы до этого предавало его. Я не спросил его, что могло так повлиять на личность, строившуюся годами. Что заставило его «повзрослеть». Я просто не мог позволить себе спросить.
Людмила удивилась, услышав эту историю. Она сказала:
-Это временно. Твой друг - тот еще эксцентрик. Погляди, - она качала головой, ей наша дружба не нравится. - он заявится через год и потребует денег, коньяка и чтобы ты читал, читал, читал... Это неизменно. Он всегда такой, твой этот друг.
-Не люби его, - пожал я плечами. - но судить не стоит. Я знаю его лучше всех.
-Он же не сказал, что завязал, верно? Ты не такой и тонкий психолог. Спорим, дома у него лежит неоконченный «роман века», который спустя полгода он заставит тебя прочесть?
-Я не буду его читать.
-Почему?
-Потому что он не напишет больше ни слова. - отрезал я и мы пошли, перекидываясь раздраженными взглядами. Мы шли, познавшие страстную, а затем тихую бытовую любовь. Мы шли пить молча чай.
Мой друг-писатель (пусть и бывший) никогда не пил чай молча.
Я помню его... сколько? Долго. Я знаю его лучше его самого; как-никак, он со своими книгами никогда не делал трех вещей - не перечитывал, не редактировал и не публиковал. По статусу он не писатель - он... халтурщик, наверное, или безработный, или селфмейд мэн - кому как больше нравится, разумеется. Но по духу он - писатель. Всегда им был, но я теперь не уверен, что всегда им будет. Грустно ли это? Да, особенно для меня. Его дружба - настоящий приключенческий роман для такого маленького и несмышлёного, как я. А тут еще и чай остывший...
А кем был я? Серьезный, но незначительный? Я был читателем его несуразной жизни - единственной его мерой, единственный, знающий моего друга - почему-то бывшего писателя. Мне всегда хорошо, какие бы передряги не случались. Ведь может ли случится напасти, когда есть город и дом, и теплые батареи, и маленькая жизнь, и Людмила, и наши тихие ужины, и библиотеки (две - и такие они у нас разные), и наш досуг, и наши беседы? Нет, я уверен: узнав подобное, напастей не дождешься, все решаемо, все тебя не трогает. Даже не до конца уверен, какой сейчас год. Не знаешь ни одной мировой новости - узнаешь случайно, анекдотом; коллеги удивляются и приговаривают: «Чудной, ничем не интересуется». А им и невдомек: у меня есть отличная и маленькая жизнь, расширяли которую рассказы моего друга-писателя. Которых теперь не будет вовсе.
Мой друг... помню эти истории - кажется, все до единой. С ним почему-то даже случалось такое, чего со мной никогда бы не произошло.
Вот пора его студенчества. Он уезжает на какой-то съезд, оставляя свою половинку ждать окончания школы, и она ждет, и она совсем не знает, что мой друг-писатель почти о ней не думает, лишь напивается, лишь веселится, знакомится с новыми женщинами и вообще как-то странно понимает понятие «любовь». На том съезде за моим другом-писателем приставлен надзор - девочка-студентка на год старше, хмуро бросающая взгляды на его пьяное буйство. Пьяным он вваливается к какой-то ровеснице и совсем не замечает этого - извиняется, уходит, смешно откланявшись. Пройдет год или около того, когда школьница, дождавшаяся его еще из других долгих мест, окончательно ему надоест. Он с тревожным сердцем уйдет к той, к кому однажды ввалился. После ссоры он уйдет к той надзорщице, уже не хмурой. Чтобы, получив пару измен, вновь вернуться к повзрослевшей школьнице...