Горин спохватился, что едет по-прежнему медленно, и прибавил скорость: Варгасов, наверное, уже ждет и тревожится. Видно, произошло что-то важное, раз он сорвал начальника с места…
Горин ловко сманеврировал и юркнул в узкую улочку: теперь нужно внимательно смотреть по сторонам, чтобы не пропустить ориентиры. Так… Магазин готового платья… Все правильно! Значит, здесь – направо…
Сергей Васильевич свернул в безлюдный переулок и увидел вдали, на фоне еще не совсем погасшего густо-синего неба, темный силуэт церкви.
Подъезжая к ней, Горин внимательно приглядывался к редким прохожим. Не то… Опять не то… Наконец от ажурной чугунной решетки отделилась какая-то фигура и двинулась навстречу «эмочке». В ту же секунду Сергей Васильевич узнал Варгасова, хотя на нем был модный пиджак и вышитая украинская рубашка. В руках он держал светлую соломенную шляпу, над которыми раньше всегда издевался: «Фу, поганки!»
Через несколько секунд они уже сжимали друг друга в объятиях на заднем сиденье машины, загнанной в тупик.
– Ну и приоделся же ты! – переведя дух, выговорил наконец Горин.
– А почему бы и нет? – Дима блаженно откинулся на мягкую спинку. – Это не моя инициатива, а ясновельможных панов, точнее, их разведки…
Горин присвистнул.
– Вот это да… Впрочем, такого поворота можно было ожидать. Вербовка – старинный метод! Где же мы проглядели?
– Да нигде! Его Величество – Случай. Все было великолепно. Границу пересек именно там, где наметили. Тихо, спокойно… Шел и радовался. Ориентировался, как договорились, на костел, который мне показали накануне. До селения оставалось всего ничего, когда у меня перед носом словно из-под земли появились две конфедератки. Я шарахнулся в сторону – любой прохожий может испугаться, – но из придорожных кустов вылезло еще несколько человек. Короче, напоролся на какие-то военные учения, только в тот вечер начавшиеся…
Дима помолчал.
– Ну а потом – все, как мы и предполагали в подобной ситуации: допрос в местной полиции, Варшава, майор Ходоравский из разведки… Словно по нотам! Я везде твердил полную правду. Родился в Швейцарии в тринадцатом году. Отец – шофер, мать – горничная графа Коченовского, попали туда вместе с барином, который считал себя либералом, почитывал Канта и покинул Россию в знак протеста после того, как сенатская комиссия и Николай II не поддержали его «революционного» предложения относительно смягчения режима в тюрьмах…
Горин слушал вполуха: биографию Варгасова он знал досконально, но прерывать Диму ему не хотелось – пусть выговорится.
И тот, не заметив, что шеф думает о чем-то другом, продолжал свой рассказ:
– Когда граф совсем уже решил вернуться, началась мировая война, а потом – революция. В шестнадцатом отец погиб: в Цюрихе убили какого-то провокатора, а Николай Варгасов, доверенный Коченовского, был накануне с поручением от хозяина у эсера Маркина, которого заподозрили в убийстве. Отца арестовали, а через месяц он, двадцатипятилетний, умер в тюрьме «от разрыва сердца», как было официально сообщено…
Мать вскоре пошла работать на маленькую текстильную фабрику: из России уже не было никаких поступлений, и графу пришлось распустить почти всю прислугу. В двадцать третьем мать собралась вернуться на родину, списавшись с какими-то родными, но тут убили в Лозанне Воровского, и Советская Россия объявила Швейцарии, оправдавшей убийцу, фашиста Конради, бойкот. Лишь в двадцать седьмом, когда отношения восстановились, удалось выехать…
Дима передохнул:
– А дальше уже пошла легенда.
Горин насторожился.
– Меня, так сказать, «почти буржуя», советская власть притесняла. Я еле поступил в институт, а потом не мог найти работу по специальности. Вот и пришел к мысли пробраться через Польшу назад в Швейцарию… Майор оказался довольно демократичным человеком: продержал меня под стражей только месяц, а потом даже подсказал, где снять угол. Но из поля зрения не выпускал. Именно по подсказке Ходоровского я обратился в швейцарское посольство, рассказал там о своем несчастье, попросил их связаться с моими прежними товарищами: вдруг хоть в чем-то помогут? А пока то да се, ежедневно ходил отмечаться в полицию, получал там энное количество злотых «на пропитание». Наконец, меня пригласили в посольство и сообщили, что все названные мной люди узнали меня по фотографии, сожалеют о моем бедственном положении, но оказать содействие сейчас не могут… Дипломаты тоже посочувствовали: «И зачем вы, молодой человек, уехали в красную Россию? Хотя какой спрос с четырнадцатилетнего подростка? Виновата, конечно, мать»… Все и тут шло как по нотам: ничего другого от моих швейцарских дружков я не ожидал… Нужна им лишняя обуза!