Эти обвинения вполне могут быть справедливыми. Но Пригожий также мог заслужить враждебность коллег, открыв грязный секрет науки конца XX столетия, то есть, в некотором смысле, вырыв собственную могилу. В «Порядке из хаоса», написанном в соавторстве с Изабель Стенгерс (Isabelle Stengers) , Пригожий указывает, что главные открытия науки этого столетия объявили вне закона границы науки. «Демонстрации невозможности, будь то в теории относительности, квантовой механике или термодинамике, показали нам, что природа не может быть описана „снаружи", словно зрителем», — утверждали Пригожий и Стенгерс. Современная наука, со всеми ее пробабилистическими описаниями «ведет к типу „непрозрачности" в сравнении с прозрачностью классической мысли».
Я встретился с Пригожиным в Остине в марте 1995 года, на следующий день после его возвращения из краткосрочной поездки в Бельгию. По нему нельзя было сказать, что он страдает от разницы во времени. В свои 78 он выглядел исключительно бодро и энергично. Он был невысоким и приземистым, но подавал себя по-королевски; он казался не столько надменным, сколько спокойно принимающим свое собственное величие. Когда я перечислил вопросы, которые хотел бы обсудить, Пригожий кивнул и пробормотал «Да, да» с некоторым раздражением; он горел желанием, как я вскоре понял, просветить меня относительно природы вещей.
Вскоре после того как мы сели, к нам присоединились два исследователя из его центра. Потом секретарша сказала мне, что им велели прерывать Пригожина, если он станет слишком давить на меня и не позволит мне задавать вопросы. Они не выполнили задание. После того как Пригожин начал, его было не остановить. Слова, предложения, абзацы вылетали из него ровным, нескончаемым потоком. Его акцент казался почти пародийно сильным — он напомнил мне инспектора Клузо из «Розовой пантеры», — и тем не менее я без труда понимал его.
Пригожин кратко рассказал о своей юности. Он родился в России в 1917 году, во время революции, и его буржуазная семья вскоре бежала в Бельгию. У него были разнообразные интересы: играл на фортепиано, изучал литературу, искусство, философию и конечно занимался наукой. Он подозревал, что бурная юность послужила причиной его увлечения временем на протяжении всей карьеры.
— Возможно, меня впечатлил тот факт, что наука так мало говорит о времени, об истории, эволюции, и это, возможно, привело меня к проблеме термодинамики. Потому что в термодинамике основной мерой является энтропия, а энтропия означает просто изменение.
В сороковые годы Пригожин предположил, что увеличение энтропии, установленное вторым началом термодинамики, не всегда создает беспорядок, в некоторых системах, таких как взвешенные химические элементы, которые он изучал в своей лаборатории, энтропическое смещение может приводить к удивительным результатам. Он также начал понимать, что вектор времени — очень^ важный элемент в структуре Вселенной. «Это уже приводило меня в некотором смысле в конфликт с великими физиками, типа Эйнштейна, который говорил, что время — это иллюзия».
Большинство физиков, как считает Пригожин, думают, что необратимость — иллюзия, которая объясняется ограниченностью наблюдений.
— Вот в это я никогда не смогу поверить, потому что в некотором смысле это, как кажется, указывает, что наши измерения и наши приближения вводят необратимость во времявозвратную вселенную! — воскликнул Пригожин. — Мы не отцы времени. Мы — дети времени. Мы появились в результате эволюции. То, что нам требуется сделать, — это включить эволюционные модели в наши описания. Что нам требуется, так это дарвиновский взгляд на физику, эволюционный взгляд на физику, биологический взгляд на физику.
Пригожин и его коллеги разрабатывали как раз такую физику. Как результат этой новой модели, сказал он мне, физика родится заново, в противоположность пессимистическим предсказаниям редукционистов, подобных Стивену Вайнбергу (который работал в том же здании, что и Пригожин). Новая физика может также залатать огромную дыру между наукой, всегда описывавшей природу как результат детерминистских законов, и гуманитарными предметами, которые подчеркивали человеческую свободу и ответственность.
— Вы не можете считать, что вы часть автомата, и одновременно верить в гуманизм, — объявил Пригожин.