Внимательно глядя мне в глаза, он поинтересовался, не один ли из критиков, писавших о нем, надоумил меня задать этот вопрос. Да, соврал я.
— Я так и думал, — кивнул он с довольным видом. — Первое, что следует сделать на семинаре по философии, когда кто-то предлагает идею, — это заявить, что она не соответствует своим критериям. Это один из самых идиотских видов критики, какой только можно себе представить!
Его концепция опровержимости, сказал он, — это критерий для разделения между эмпирическими типами знаний, а именно наукой, и неэмпирическими, такими, как философия. Опровержение само по себе «решительно неэмпирично»; оно относится не к науке, а к философии, или к «метанауке», и вообще неприменимо к науке в целом. Смысл признаний Поппера был в том, что критики правы: опровержение — это просто направление, приближенный метод, иногда помогающий, а иногда — нет.
Поппер сказал, что никогда раньше не отвечал на вопрос, заданный мною.
— Я считал, что он слишком глупый, чтобы на него отвечать. Видите разницу? — спросил он опять мягким голосом.
Я кивнул. Вопрос и мне казался несколько глупым, сказал я, но я все равно подумал, что его следует задать. Он улыбнулся, сжал мою руку и проворковал:
— Да, все правильно.
Раз уж Поппер казался таким приятным и со всем соглашался, я упомянул, что один из его бывших студентов обвинил его в том, что он не переносит критику своих идей. Глаза Поппера сверкнули.
— Это совсем не так! Я был счастлив, когда меня критиковали! Конечно, не тогда, когда после моего ответа на критику, как, например, я ответил вам, человек тем не менее продолжал меня критиковать. Вот это я уже не переношу.
Если бы такое случилось, Поппер приказал бы студенту покинуть его группу.
Когда свет в кухне стал приобретать красноватый оттенок, миссис Мью просунула голову в дверь и сообщила, что мы говорим уже больше трех часов. С некоторым раздражением она спросила, сколько мы еще намерены разговаривать. Может, будет лучше, если она вызовет мне такси? Я взглянул на Поппера, на лице которого появилась улыбка нашкодившего мальчишки, хотя внешне он казался сникшим.
Я задал последний вопрос: почему в своей автобиографии Поппер сказал, что он — самый счастливый философ из всех, кого он знал.
— Большинство философов на самом деле находятся в глубокой депрессии, — ответил он, — потому что они не могут родить ничего существенного. — Довольный собой, Поппер взглянул на миссис Мью, на лице которой изобразился ужас. — Лучше этого не писать, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — У меня и так достаточно врагов, и лучше не отвечать им таким образом. — С минуту он колебался, потом добавил: — Но это так.
Я спросил миссис Мью, нельзя ли мне получить экземпляр речи, которую Поппер собирался произнести на вручении наград в Киото.
— Нет, не сейчас, — резко ответила она.
— Почему нет? — спросил Поппер.
— Карл, — ответила она, — я не останавливаясь печатала вторую лекцию, и я немного… — Она вздохнула. — Вы понимаете, что я имею в виду?
В любом случае, добавил она, у нее нет окончательной версии.
— А как насчет неотработанной? — спросил Поппер.
Миссис Мью вышла из комнаты с не очень довольным видом.
Вернувшись, она швырнула мне текст речи Поппера.
— А у вас есть экземпляр «Предрасположенностей»? — спросил Поппер у миссис Мью[46].
Поджав губы, она вылетела в соседнюю комнату, а Поппер тем временем объяснил мне тему книги. Квантовая механика и даже классическая физика, сказал он, учат, что ничто не является определенным, ничто не точно, ничто не является полностью предсказуемым; есть только предрасположенности к тому, чтобы определенные вещи случились.
— Например, — добавил Поппер, — в настоящий момент имеется определенная предрасположенность, что миссис Мью найдет экземпляр моей книги.
— Пожалуйста, прекратите! — воскликнула миссис Мью в соседней комнате.
Вернувшись, она даже не сделала попытки скрыть свое раздражение.
— Сэр Карл, Карл, вы подарили последний экземпляр «Предрасположенностей». Почему вы это делаете?
— Последний экземпляр был подарен в вашем присутствии, — заметил он.
— Не думаю, — возразила она. — Кому вы его подарили?
— Не помню, — пробормотал он робко.
Около дома затормозило черное такси. Встав, я поблагодарил Поппера и миссис Мью за гостеприимство. Когда такси отъезжало, я поинтересовался у водителя, знает ли он, чей это дом. Он не знал. Кого-то знаменитого, так что ли? Да, сэра Карла Поппера. Чей? Карла Поппера, повторил я, одного из величайших философов двадцатого столетия.
46
Миссис Мью искала книгу Поппера «Мир предрасположенностей»