Гоулд выглядит очень просто. Он невысокого роста, пухлый; лицо тоже пухлое, с носом-пуговкой и седеющими чаплинскими усами. Во время нашей встречи на нем были мятые брюки цвета хаки и вискозная рубашка; он выглядел как типичный взъерошенный профессор, витающий в облаках. Но иллюзия обычности исчезла, как только Гоулд открыл рот. Обсуждая научные вопросы, он словно строчил из пулемета, выкладывая даже самые сложные технические аргументы с легкостью, указывающей на гораздо более обширные знания, находящиеся в резерве. Он украшал свою речь, как и статьи, цитатами, которые неизменно предварял фразой: «Конечно, вы знаете известное замечание… (такого-то)». Когда Гоулд говорил, он часто казался отвлеченным, словно не обращал внимания на свои собственные слова. У меня создалось впечатление, что простой речи недостаточно, чтобы увлечь его полностью; его разум, находящийся на более высоком уровне, уходил куда-то вперед, пытаясь предвидеть возможные возражения на его рассуждения, находя новые аргументы, аналогии, цитаты. У меня возникло чувство, что независимо от того, где находился я, Гоулд все равно был далеко впереди.
Гоулд признал, что его подход к эволюционной биологии был частично навеян «Структурой научных революций» Куна, которую он прочел вскоре после опубликования в 1962 году. Книга помогла Гоулду поверить, что он, молодой человек из «низшего среднего класса из района Куинс, где никто не посещал колледж», может сделать важный вклад в науку. Она также привела к тому, что Гоулд отверг «индуктивную, улучшенную, прогрессивную модель занятия наукой, утверждающую, что следует добавлять по факту за раз и не начинать теоретизировать, пока ты не постареешь».
Я спросил Гоулда, считает ли он, как Кун, что наука не приближается к истине. Уверенно покачав головой, Гоулд сказал, что Кун никогда не занимал такую позицию.
— Безусловно — я его знаю, — сказал Гоулд.
Хотя Кун являлся «духовным отцом» социальных конструктивистов и релятивистов, он тем не менее верил, что «там есть объективный мир», утверждал Гоулд; Кун чувствовал, что этот объективный мир очень сложно определить, но он признавал, что «теперь мы лучше знаем, что он есть, чем это было столетия назад».
Так значит Гоулд, который так неустанно стремился вычеркнуть идею прогресса из эволюционной биологии, верит в научный прогресс?
— О, конечно, — мягко ответил он. — Я думаю, что верят все ученые.
Ни один настоящий ученый не может быть истинным культурным релятивистом, рассуждал Гоулд, потому что наука скучна.
— Ежедневная научная работа очень скучна. Приходится чистить мышиные клетки и титровать растворы.
И нужно чистить чашки Петри.
Ни один ученый не был бы в состоянии вынести такую скуку, если бы он не думал, что она ведет к «более великому». Гоулд добавил, опять со ссылкой на Куна, что «некоторые люди с крупномасштабными идеями часто выражают их почти странно преувеличенным образом, просто чтобы акцентировать какую-то точку зрения». (В дальнейшем, размышляя над этим замечанием, мне пришлось задуматься: а не извинялся ли Гоулд косвенно за свои собственные риторические излишества?)
Гоулд с такой же легкостью ушел от моих вопросов о Марксе. Он признал, что находит некоторые из положений Маркса довольно привлекательными. Например, взгляд Маркса на то, что идеи социально встроены и изменяются через конфликт, через столкновение тезиса и антитезиса, — «это фактически очень разумная и интересная теория перемен», заметил Гоулд.
— Вы продвигаетесь вперед путем отрицания предыдущего, а затем отрицаете первое отрицание и не возвращаетесь к первому. Вы фактически передвинулись куда-то еще. Я думаю, что все это довольно интересно.
Взгляд Маркса на социальные изменения и революцию, когда «небольшие обиды скапливаются в систему, пока не рушится сама система», тоже является совместимым с прерывистым равновесием.
Я едва успел задать следующий вопрос: был ли когда-либо и не является ли Гоулд сейчас марксистом?
— Я просто помню, что сказал Маркс, — быстро ответил Гоулд.
Сам Маркс, «напомнил» мне Гоулд, однажды отрицал, что он марксист, потому что марксизм стал слишком многим для слишком многих людей. Ни один интеллектуал, объяснил Гоулд, не хочет идентифицировать себя ни с каким «измом», в особенности с таким вместительным. Гоулду также не нравились идеи Маркса о прогрессе.