— Маркс на самом деле запутался в понятиях предопределения и детерминизма, в частности в теориях истории, которые, я думаю, должны полностью зависеть от каких-то обстоятельств. Я на самом деле думаю, что он очень ошибался по этим вопросам.
Дарвин, будучи «слишком выдающимся викторианцем, чтобы полностью освободиться от прогресса», более критично подходил к викторианским концепциям прогресса, чем когда-либо Маркс.
С другой стороны, Гоулд, несокрушимый антипрогрессист, не исключал возможности, что культура может представлять некоторый вид прогресса.
— Так как социальное наследие является ламаркистским, есть большая теоретическая основа для веры в прогресс в культуре. Ее все время сгоняют с рельсов войны, и поэтому она становится условной. Но по крайней мере потому, что все, что мы изобретаем, прямо переходит отпрыскам, есть возможность направленного накопления.
Когда наконец я спросил Гоулда о прерывистом равновесии, он стал горячо защищать его. Настоящая важность идеи, сказал он, заключается в том, что «вы не можете объяснить видоизменение на уровне адаптационной борьбы индивидуумов в дарвиновских, традиционно дарвиновских терминах». Тенденции могут объясняться только механизмами, оперирующими на уровне видов.
— Вы получаете тенденции потому, что некоторые виды видоизменяются чаще, потому что некоторые виды живут дольше, чем другие, — сказал он. — Поскольку причины рождения и смерти видов довольно сильно отличаются от причин рождения и смерти организмов, это существенно другая теория. Вот что интересно. Вот здесь теория прерывистого равновесия была новой.
Гоулд отказался признать, что он в каком-то смысле отступает назад в вопросе прерывистого равновесия или признает превосходство Дарвина. Когда я спросил его про замену «альтернативы» в его начальной работе 1972 года на «дополнение» в 1993 в ретроспективном обзоре «Нейчур», он воскликнул:
— Я этого не писал!
Гоулд обвинил Джона Мэддокса, редактора «Нейчур» в том, что тот сам вставил «дополнение» в подзаголовок, не согласовав это с Гоулдом и Элдреджем.
— Я страшно зол на него за это, — кипел Гоулд.
Но затем Гоулд перешел к доказательству, что «альтернатива» и «дополнение» на самом деле не так уж различаются по значению.
— Взгляните: говоря, что это альтернатива, вы не говорите, что нет старого учения о постепенном осуществлении социальных преобразований. Понимаете, я думаю, что это еще одна вещь, которую люди пропускают. Мир полон альтернатив, так? Я имею в виду, что у нас есть мужчины и женщины, и это является альтернативными состояниями рода у Homo sapiens. Я имею в виду следующее: если вы заявляете, что нечто является альтернативой, это не означает, что она действует эксклюзивно. Это учение имело практически полную гегемонию до того, как мы стали писать. Вот альтернатива для проверки. Я считаю, что прерывистое равновесие с подавляюще доминирующей частотой подтверждается окаменелостями, что означает: градуализм существует, но на самом деле неважен в общем порядке вещей.
По мере того как Гоулд продолжал говорить, я начал сомневаться, на самом ли деле он заинтересован в разрешении споров по поводу прерывистого равновесия или других вопросов. Когда я спросил его, думает ли он, что биология никогда не сможет достичь окончательной теории, его лицо исказила гримаса. Биологи, придерживающиеся такой веры, — это «наивные индуктивисты».
— Они думают, что после того, как мы запрограммируем человеческий геном, мы ее получим! Даже некоторые палеонтологи, — признал он, — возможно, думают, что если мы достаточно долго будем работать, то на самом деле узнаем основные свойства истории жизни.
Гоулд не соглашался. У Дарвина «был правильный ответ насчет основных взаимоотношений организмов, но для меня это только начало. Это не всё; это только начало».
Так что же Гоулд считает неразрешенными вопросами эволюционной биологии?
— О, их так много, что я даже не знаю, с чего начать.
Он отметил, что теоретикам все еще предстоит определить «всю полноту причин», лежащих в основе эволюции, от молекул до больших популяций организмов. Затем идут «все эти случайности», такие, как столкновения с астероидами, которые, как считают, привели к массовому уничтожению.
— Так что, я сказал бы, это причины, силы причин, уровни причин и случайность, — Гоулд задумался на мгновение. — Это неплохая формулировка, — сказал он, достал маленькую записную книжку из кармана рубашки и нацарапал там что-то.