Более того, кажется, что Кауффман руководствуется по меньшей мере в такой же степени философской уверенностью в том, каковы должны быть вещи, как и научным любопытством по поводу того, каковы вещи на самом деле. Гоулд подчеркивает важность случайности в формировании эволюции. Маргулис сторонится неодарвинистского редукционизма в пользу более холистического подхода. Точно так же Кауффман чувствует, что одна случайность не могла создать жизнь; у нашего космоса должна быть где-то скрыта некая фундаментальная тенденция генерирования порядка.
В конце концов Кауффман, как Гоулд и Маргулис, старался определить свое отношение к Дарвину. В интервью он сказал мне, что рассматривает антихаос как дополнение к естественному отбору Дарвина. В другой раз он объявил, что антихаос — это первичный фактор эволюции и что роль естественного отбора была минимальной или вообще отсутствовала. Неизменная двойственность Кауффмана в этом вопросе ясно видна в черновом варианте «Дома во Вселенной», который он дал мне в распечатке весной 1995 года. На первой странице книги Кауффман провозглашает, что дарвинизм был «неправильным», но он вычеркнул слово «неправильный» и заменил его «неполным». В книге, опубликованной несколько месяцев спустя, Кауффман возвращается к «неправильному». А что оказалось в последней вышедшей версии книги? «Неполный».
У Кауффмана есть сильный союзник в лице Гоулда, который объявил на обложке «Происхождения порядка», что книга станет «вехой и классикой, по мере того как мы на ощупь двигаемся к более всеобъемлющей теории эволюции». Это странный союз. В то время как Кауффман доказывал, что законы сложности, которые он находит в своем компьютерном моделировании, дали эволюции жизни определенную неизбежность, Гоулд посвятил свою карьеру доказательству того, что фактически ничто в истории жизни не было неизбежным. В разговоре со мной Гоулд также рьяно отвергал предположение, что история жизни разворачивалась в соответствии с математическими законами.
— Это очень глубокая позиция, — сказал Гоулд, — но я также считаю, что она глубоко неправильная.
Общее у Гоулда и Кауффмана то, что они оба бросили вызов утверждению Ричарда Докинса и другим последовательным дарвинистам, что эволюционная теория уже в большей или меньшей степени объяснила историю жизни. Давая краткие аннотации книг Кауффмана, Гоулд показывает свою приверженность старой истине: враг моего врага — мой друг.
Кауффману в общем-то не удалось найти последователей своих идей. Возможно, главной проблемой является то, что его теории статистичны по своей природе, как он сам признает. Но нельзя подтвердить статистическое предсказание вероятности происхождения жизни и ее дальнейшую эволюцию, если для рассмотрения есть только одна исходная точка данных — жизнь на Земле. Одна из самых жестких оценок работы Кауффмана принадлежит Джону Майнарду Смиту (John Maynard Smith) , английскому биологу, который, как и Докинс, известен своим острым языком. Он проложил путь использованию математики в эволюционной биологии. Когда-то Кауффман учился у Майнарда Смита и потратил бессчетное количество часов, чтобы убедить своего бывшего учителя в важности своей работы — и, очевидно, безрезультатно. В публичных дебатах в 1995 году Майнард Смит сказал о самоорганизованной критичности, модели кучи песка, представленной Пером Баком и поддержанной Кауффманом: «Я нахожу все дело заслуживающим презрения». Позднее Майнард Смит сказал Кауффману, когда они пили пиво, что он не считает подход Кауффмана к биологии интересным. Для практика иронической науки, такого как Кауффман, не может быть более жестокого обвинения.
Кауффман более всего красноречив и убедителен, когда критикует. Он намекал, что теория эволюции, провозглашенная такими биологами, как Докинс, является холодной и механистической; она не отдает должного великолепию и тайне жизни. Кауффман прав: в самом деле, есть что-то неудовлетворительное, тавтологическое в дарвиновской теории, даже когда она толкуется таким опытным риторикой, как Докинс. Но Докинс, по меньшей мере, разделяет живое и неживое. Кажется, что Кауффман видит все явления — от бактерий до галактик — как манифестации абстрактных математических форм, проходящих бесконечные пермутирования. Он математический эстет. Его видение похоже на видение физиков частиц, которые называют Бога геометром. Кауффман предположил, что его видение жизни более значимо и успокаивающе, чем у Докинса. Но большинство из нас, как я подозреваю, может больше солидаризироваться с напористыми маленькими копиями Докинса, чем с булевыми функциями в многомерном пространстве Кауффмана. Где там смысл и успокоение в этих абстракциях?