Нам требовалось узнать, что представляют собой гены и что гены делают. Но чтобы с этим разобраться, пришлось пройти через скучные подробности, найти молекулы и все, что с ними связано.
Крик радовался, что оказался в состоянии двигать вперед проблему сознания.
— Мне не нужны гранты, — сказал он, потому что имел штатную должность в Солкском институте. — Я делаю это, в основном, потому, что нахожу проблему увлекательной, и я считаю, что завоевал право делать то, что мне нравится. — Крик не ожидал, что исследователи за одну ночь решат ее. — Я хочу подчеркнуть, что проблема важна и ее долго игнорировали.
Разговаривая с Криком, я не мог не подумать об известной первой фразе «Двойной спирали» (The Double Helve, 1968), воспоминаний Джеймса Уотсона о том, как они с Криком расшифровали структуру ДНК: «Я никогда не видел, чтобы Фрэнсис Крик вел себя скромно». Здесь уместен определенный ревизионизм. Крик часто бывает скромен. Во время нашей беседы он выражал сомнения в своей колебательной теории сознания. Он сказал, что некоторые части книги, которую он пишет о мозге, «ужасны» и их требуется переписать. Когда я спросил Крика, как он оценивает саркастическое замечание Уотсона, он засмеялся и высказал предположение, что Уотсон имел в виду не то, что он нескромен, а то, что он «полон уверенности, энтузиазма и тому подобных вещей». А если временами он бывает излишне самоуверен и критикует других, то это происходит потому, что он очень хочет добраться до сути вещей.
— Я могу терпеть примерно 20 минут, — сказал он, — и всё.
Казалось, что самоанализ Крика, как и его анализ большинства вещей, попал в цель. Он — идеальная личность для ученого, он — эмпирический ученый, из тех, кто отвечает на вопросы, которые нас куда-то продвигают. Он свободен от сомнений (или кажется таковым), мечтательных раздумий и приверженности своим собственным теориям. Его так называемая нескромность проистекает исключительно из желания знать, как вещи срабатывают. Он не выносит мечтательные раздумья и ничем не подкрепленные рассуждения. Он готов делиться своими знаниями, делать вещи настолько ясными, насколько возможно. У выдающихся ученых эта черта не так часто встречается, как можно было бы ожидать.
В автобиографии Крик рассказывает о своих юношеских тревогах по поводу того, что к тому времени, когда он вырастет, все уже будет открыто. «Я поделился своими страхами с матерью, которая успокоила меня. „Не волнуйся, утенок, — сказала она. — Для тебя останется еще много того, что можно будет открыть"»[117]. Вспомнив этот абзац, я спросил у Крика, считает ли он, что ученым всегда будет оставаться многое, что еще можно открыть. Все зависит от того, как вы определяете науку, ответил он. Физики смогут открыть фундаментальные законы природы, а затем, применяя эти знания, вечно изобретать новое. Кажется, что у биологии еще более долгое будущее. Некоторые биологические структуры, такие, как мозг, — настолько сложны, что могут какое-то время сопротивляться попытке их объяснить. Другие загадки, такие, например, как происхождение жизни, могут никогда не получить точного ответа, просто из-за недостатка данных.
— В биологии есть огромное число интересных проблем, — сказал Крик. — Их хватит и для наших внуков.
С другой стороны, Крик соглашается с Ричардом Докинсом, что биологи уже добились общего понимания всех процессов, лежащих в основе эволюции.
Когда Крик провожал меня из кабинета, мы проходили мимо стола, на котором лежала толстая пачка бумаг. Это был черновой вариант его книги о мозге под названием «Удивительная гипотеза» (Astonishing Hypothesis) . Хочу ли я прочитать первый абзац? Конечно, сказал я. «Удивительная гипотеза, — начиналась книга, — заключается в том, что вы, ваши радости и горести, ваши воспоминания и амбиции, ваши ощущения собственной личности и свободы воли на самом деле являются не более чем результатом поведения огромного множества нервных клеток и составляющих их молекул. Как могла бы сформулировать это Алиса Льюиса Кэрролла: „Вы — это всего лишь набор нейронов"»[118]. Я посмотрел на Крика. Он улыбался от уха до уха.
Несколько недель спустя, когда я разговаривал с Криком по телефону, проверяя факты в статье, которую я написал о нем, он признался, что его издатель не в восторге от названия «Удивительная гипотеза»: ей кажется, что точка зрения «вы — это всего лишь набор нейронов» не такая уж удивительная. Я сказал, что должен согласиться: его взгляд на разум является старомодным редукционизмом и материализмом. Я предположил, что более подходящим названием было бы «Удручающая гипотеза», но это может оттолкнуть будущих читателей. В любом случае название не имеет большого значения, добавил я, потому что книга будет продаваться благодаря имени Крика.