Это уже серьезно. Ничего подобного Тереза не хотела. Она всегда успокаивала себя тем, что дочь ничем на нее не похожа, что она подлинная Дескейру. Она уже свыклась с мыслью, что эта маленькая Дескейру будет когда-нибудь ее судить и осудит. Но что могла знать Мари о своей матери? Подробностей, вероятно, никто не сообщал Мари, но нельзя допустить, что ее оставили в полном неведении, она должна была хотя бы смутно подозревать весь ужас того, что произошло в одной из комнат в Аржелузе вскоре после ее рождения. Тереза раз и навсегда примирилась с сознанием, что своим поступком она создала пропасть между собой и Мари… И вот, несмотря ни на что, Мари здесь; чувствуя себя, как всякая молодая девушка в комнате матери, она стоит перед зеркалом и приглаживает свои темные волосы. И это прелестное создание — ее дочь!.. Тереза прошептала: «Моя дочь!..» Эти еле слышные слова нашли отклик в самой глубине ее сердца. Она отошла от стены, возле которой стояла в прихожей, и громко позвала:
— Моя девочка!..
Мари обернулась и улыбнулась ей, не замечая, что на лице матери появилось какое-то особенное выражение: начало таяния льда, внезапное наступление весны. Терезе же это было знакомо! Однако на этот раз это вызывалось не трепетом желания, не волнением в крови, не жаждой наслаждения… Глядя на Мари, которая набросилась на еду с жадностью проголодавшейся школьницы, Тереза глубоко переживала свое счастье… С чем может она сравнить его? С лаской влажного ветерка, с ароматом листвы и травы в ту минуту, когда поезд вырывается из бесконечного туннеля… Но она отворачивается, чтобы не смотреть на Мари, которая старается открыть бутылку шампанского.
— Вот увидите, я сделаю это бесшумно…
Тереза припоминает, что уже видела, как другие, в особенности один памятный ей человек, прибегали к тому же способу и как-то особенно придерживали пробку, чтобы она не хлопнула… Но ведь Мари придется отправить обратно. Все равно нельзя будет долго удерживать ее возле себя, надо только полностью насладиться этими минутами. Тереза подарит себе один вечер, одну ночь, она разрешит себе эту радость и затем вернет девочку отцу. Она взглянула на дочь. Наконец-то и она — Тереза — любит кого-то, кто не является ее жертвой. А девочка все говорит, увлекшись длинной обвинительной речью против отца, против бабушки, путаясь в бесконечном клубке своих воспоминаний!
— Знаете, я, пожалуй, даже в монастырском пансионе лучше себя чувствовала, а они находят, что этот пансион теперь им не по карману. Вы не можете себе представить, в какой они панике с тех пор, как упали цены на смолу… Этот вечный страх перед разорением! За последний год я только один раз была на балу, жалком балу у Курзонов. Мы отвечали отказами на все приглашения под тем предлогом, что я слишком молода, что в пост не танцуют! Но объясняется это гораздо проще: они жалеют денег на новое платье. Да, да! Пожалуйста, не возражайте, мама. Вы знаете их лучше меня. Вы отсюда слышите, как бабушка говорит: «Нельзя принимать приглашений, если сама не в состоянии ответить тем же». Это вас смешит? Правда, ведь я очень удачно ее копирую?
— Но это же твоя бабушка, Мари!
— Нет, мама, не читайте хоть вы мне нравоучений. Я ее не осуждаю… Я просто не выношу ее, поскольку от нее завишу… Около вас я ее забуду, забуду папу. Когда они не будут целыми днями торчать у меня перед глазами, я легко перестану их ненавидеть. А вы, вы меня поймете…
— Нет, Мари, нельзя так говорить. Нельзя, нельзя!
Дочь возвращается к ней, она предпочла ее тем… другим. Какой реванш! Но все ли известно Мари о судебном процессе матери? Что именно она знает? Бернар, вероятно, посвятил ее в это дело достаточно, для того чтобы ее напугать. Прежде, при кратковременных встречах с дочерью, Терезе случалось подмечать у нее какие-то проявления страха… И, несмотря ни на что, сегодня вечером она здесь, у нее…
— Нет, дорогая, у твоего отца были свои недостатки, но скупым он никогда не был.
— Вы не знаете, каким он стал теперь. Если уже пятнадцать лет тому назад вы его не выносили, чтобы вы сказали сейчас? Вы не можете себе представить… Надо только слышать, что они говорят с бабушкой: «Теперь уж ничего не отложишь на черный день… Все сбережения пропадают, а остальное поглощают налоги. Тебе придется работать, девочка… Дойдем и до этого: надо привыкать к этой мысли!» Если бы вы видели их лица, когда я отвечаю: «Ну что же! Подумаешь! Буду работать…» Им хотелось бы, чтобы я ныла вместе с ними. Они не могут понять, что я легко мирюсь с требованиями своего времени.