«Это уже не слова маленькой девочки, — подумала Тереза. — Она повторяет то, что слышала, быть может, от старшей подруги или даже от какого-нибудь юнца!»
— Мари, посмотри мне в глаза.
Девочка поставила свой стакан и улыбнулась.
— Из всего тобою сказанного мне ясно только то, что у тебя могут быть некоторые основания для раздражительности, если хочешь, даже для озлобления. Но всего этого недостаточно, чтобы так восстановить тебя против них, и, во всяком случае, одно это не могло привести тебя ко мне.
Последние слова она произнесла почти шепотом:
— Есть еще что-то… еще что-то, что ты должна мне сказать…
Девочка продолжала смотреть ей в глаза. Лишь по легкой дрожи век и румянцу, неожиданно выступившему на ее щеках, Тереза догадалась, что не ошиблась.
— Мари, ты мне не все сказала…
— Вы меня слишком торопите… Вас, мама, не проведешь. Вы все угадываете.
— Он очень мил?
— Мил? Нет. Совсем напротив. Мил? Это как раз одно из тех словечек, которых он не выносит… Вы знаете, это незаурядный человек!
Облокотившись на стол, она закурила папироску: это была уже женщина, вполне созревшая женщина.
— Девочка, милая, расскажи мне все.
— Вы думаете, я приехала сюда для чего-нибудь другого?
— Конечно, ты приехала только для этого.
— Конечно!
Опять старое, знакомое чувство боли; Тереза надеялась, что на этот раз она наконец добилась той спокойной уверенности в любимом существе, когда оно уже не может больше причинять зла, так как от него ничего больше не ждешь. Но совершенно бескорыстной любви, очевидно, не существует. Мы всегда рассчитываем получить что-то, хотя бы пустяк, взамен того, что даем сами. Тереза думала, что она все предусмотрела заранее, она вооружилась, она приложила все усилия к тому, чтобы оторвать от себя девочку и вернуть ее отцу. И вдруг неожиданно она поняла, что некого отрывать, что девочку с нею ничто не связывает: «Ведь дело не во мне… Я могла бы умереть, не увидев дочери, если бы ей не понадобилась моя помощь… Она вспомнила о моем существовании в тот день, когда ей пришлось защищать себя перед отцом, защищать свою любовь…»
Тереза узнавала это ощущение горечи: даже в своей нежности к дочери она находит своего старого, своего вечного врага — страсть, чувство, которое любимое существо испытывает к другому. К Терезе обращались только поэтому. Она всегда служила только орудием, ее всегда эксплуатировали.
Мари разглядывала ее с беспокойством, мать изменилась в лице. Ничего не подозревающая девушка не догадывалась, что этот сжатый рот и холодные глаза, эта жестокая, хитрая маска являются подлинным лицом Терезы для большинства людей, ее знавших.
Мари смутилась при звуке этого вкрадчивого голоса:
— Зачем ты хочешь впутать меня в свои истории?
— Вы — наша последняя надежда…
— Я могла бы умереть, Мари! Если бы тебе не понадобилась моя помощь…
Она нервно рассмеялась, но смех ее тотчас оборвался. Молодая девушка почувствовала себя оскорбленной и пристально посмотрела на мать.
— Послушайте, мама, ведь не я же вас бросила.
Тереза отвернулась, закрыв глаза рукою. Мари подошла к ней и хотела обнять ее. Но Тереза отшатнулась.
— Знаешь что, лучше убери со стола.
Когда девочка вернулась из кухни, мать стояла, прислонившись к камину. Не глядя на дочь, она сказала:
— Я никого не бросала, Мари. Это я — покинутая, с самого дня своего рождения. Тебе этого не понять.
Да, Мари не понимала. Но, потрясенная этими словами, она вновь попыталась обнять мать, которая опять осторожно отстранилась.
— Я вас люблю, мама, почему вы этому не верите? Я вижу, что вы не верите. Отчего вы не хотите, чтобы я вас поцеловала?
— Ты прекрасно это понимаешь, Мари.
— Понимаю?
Тереза кивнула головой.
— Оставим это… Я слушаю тебя, дорогая. Рассказывай.
Девушка не заставила себя долго просить. Она посвятила мать во все подробности своих безуспешных споров с отцом и бабушкой по поводу Жоржа Фило, которого она любит. Они как будто слышать ничего не хотят об этом браке, считая его унизительным. Терезу поразило, что эти обедневшие, почти разорившиеся люди продолжают проявлять еще столько высокомерия.