Бабкин молчал.
Настя наклонилась над Иваном, прислушалась к его дыханию.
— А он живой, дышит, — сказала она, и ничего не отразилось в ее голосе — ни радости, ни сожаления.
Вдруг она выпрямилась и с застывшим от страха лицом прислушалась: где-то вдали тяжело гудел мотор.
— Немец. Дождалися! — вскрикнула она, прижимая к груди девочку.
Иван услышал крик ребенка, открыл глаза и сразу все вспомнил. Он знал, что мешает этим людям, что они ждут, когда он освободит их.
— Бабкин, уходи, — сказал он, — слышишь!
Бабкин молчал, угрюмо смотря на дорогу.
— Слышишь, — хрипел Иван, — к чертовой матери… уходи…
Шум мотора нарастал с каждой минутой, он падал в ночь гулко, покрыв все остальные звуки. Иван тоже услышал его и сразу решил, что это наконец приближается его избавление. Ехал танк. Один. Наверное, разведчик. Его хорошо было видно на освещенной луной дороге.
— В кусты, баба, живо! — крикнул Бабкин. — Вставай… живо!
Иван перевернулся на живот, встал на четвереньки и отчаянным рывком поднялся на ноги. Прямой, как дерево, побагровевший, он, задыхаясь, подошел к Бабкину. Тот стоял за кустом, прижимая к груди гранату.
— Куда ты, — испуганно спросил Бабкин, — сдурел, что ли? Ложись!
— Гранату! Дай! — сказал Иван. Глаза его были как две раны, полные крови.
— Ложись, черт! — крикнул Бабкин, но взглянул Ивану в лицо и протянул гранату.
Иван шатался, путался ногами в высокой траве и хрипел, пробираясь к дороге. Он яростно и в то же время беспомощно размахивал руками.
Танк приближался, тяжело пережевывая гусеницами землю. Огромная тень прыгала рядом с ним, обнимая деревья и травы. Иван вышел на дорогу и остановился, покачиваясь на широко раздвинутых ногах. Его заметили из танка и выстрелили. Он упал, приподнялся, прополз немного, но снова упал.
Танк мчался, не сбавляя скорости, и, когда он был уже рядом, Иван выбросил вперед руку и толкнул перед собой гранату. Она покатилась и взорвалась под гусеницами машины. Танк вздрогнул, но еще шел вперед. Иван зажмурился, подтянул ноги и съежился. Машина повисла над ним, но взревела мотором, отвалилась назад и остановилась.
Сначала все было тихо. Потом, скрипя, приподнялся в танке люк, и из башни высунулся человек.
— Ну, молись, сволочь, богу, — заорал Бабкин, припал к винтовке и выстрелил.
…Иван долго слышал чьи-то голоса, какой-то грохот, чувствовал, как его тащили куда-то, но все это не задерживалось в сознании, будто происходило вдалеке и совсем не с ним. Он лежал в оцепенении, не имея сил и желания поднять веки. Но когда он все же открыл глаза, то увидел; что уже рассвело и сам он лежит на прежнем месте, в кустах, а на дороге горит танк. То, что уже рассвет, удивило его: ему казалось, что так, без мыслей и чувств, он пролежал всего несколько минут.
Рядом, уткнувшись лицом в колени, сидел Бабкин. Голова его была перевязана взбухшим, покрасневшим от крови бинтом. Под деревом, разметав руки, спала Настя, почти закрыв своим телом девочку. Иван шевельнулся, и Бабкин наклонился над ним.
— Живой? — спросил он и поправил шинель, которой был укрыт Иван.
Ногам Ивана стало холодно, он попытался поднять их и почувствовал, что не может. Бабкин заметил его движение:
— Ты что, друг? Или вовсе худо?
Иван не ответил. Странным показалось ему, что он умирает, потому что все было так просто и обыкновенно вокруг: деревья покачивали листьями, пахло грибной плесенью, нежно розовела на горизонте заря, — и он решил, что не такая это страшная штука — смерть, как о ней говорят люди.
— Ты что? Больно? — спросил Бабкин и, как ребенка, погладил Ивана по голове.
Иван, хотя и слышал его слова, но уже не понимал их смысла.
Он видел, как идет по широкому полю куда-то вдаль. Он не слышал, как проснулась девочка и кричала, не чувствовал, как сложил ему на груди руки Бабкин и натянул на лицо шинель. Он шел все вдаль и вдаль. Потом остановился и лег на землю, раскинув руки, словно обнимая ее, и прижался к ней, целуя и плача слезами радости и удовлетворения…
КОНЕЦ НОЧИ
К. А. Федину
В избе было душно. Павел распахнул дверь, но старик не переставал жаловаться, что ему не хватает воздуха. Он лежал, разметав по одеялу сухие коричневые руки.
В окне о стекло билась муха. Она жужжала тревожно и жалобно.
— Убери ее, — сказал старик.
Павел накрыл муху ладонью. Она заметалась, зажужжала еще громче и затихла, зажатая в кулаке.
— Не дави, — сказал старик, — выпусти.