Согласно киваю ему, а про себя восхищаюсь выдержкой и здравомыслием этого человека. Не удивительно, что Стефан так преклонялся перед ним. В Тилле есть все те качества, которых мой муж не нашел в собственном отце.
Мы стоим слишком близко друг к другу, но вопреки моей нелюбви к физическим контактам мне комфортно и не хочется, чтобы он уходил. От него сильно пахнет потом, но даже это меня не смущает. Его взгляд блуждает по моему лицу, и я ощущаю, как сердце ускоряет свой бег. Значит, мне не померещилось желание в его взгляде, внизу, в машине. Сейчас я могу с уверенностью сказать, он испытывает ко мне если не влечение, то точно интерес и это ничуть меня не тревожит.
— Идем уже, я тоже с ног валюсь, — говорю довольно резко, и прохожу, мимо задевая его плечом. Хотела бы сказать что случайно, но это не так. Мне приятно к нему прикасаться. И это меня тревожит. Сейчас я не должна отвлекаться на чувства, а уж тем более к человеку, о котором я почти ничего не знаю.
Я иду не спеша. Мои шаги гулким эхом отражаются от каменного потолка и пустых стен. Здесь уже не пахнет сыростью, но воздух все еще очень тяжелый. По спине струйками сбегает пот и затекает под ремень брюк. Жду не дождусь когда смогу снять с себя всю эту грязную одежду и принять ванную. Перед глазами против воли возникает распутанная сцена, в которой я и Тилль занимаемся сексом в большой джакузи, и мне приходится прилагать усилия, чтобы не думать об этом.
«Ты ведь только мужа похоронила!», пытаюсь остудить свой пыл, пробудив в себе моралиста, но понимаю, в нынешнем мире, где смерть поджидает за каждым углом, нравственные законы прошлого не работают.
«Жить здесь и сейчас, так словно каждый день последний», — четвертое из семи правил Стефана, и сегодня оно как никогда актуально.
Коридор сужается и вскоре перед нами из темноты проступает последняя каменная лестница. Эта выглядит самой старой и изношенной. В общем-то, так оно и есть. Ей пользовались, по всей видимости, чаще остальных. Ведь кроме выхода наружу именно на этом ярусе располагается темница, в которой предки Стефана держали неугодных, и насколько я могу судить по редким рассказам его родных, она никогда не пустовала.
— Снова лестница, — говорит Тилль со вздохом.
— Последняя, дальше уже винные погреба и выход наружу.
— Винные погреба? — он смотрит на меня с интересом. — Я бы не отказался выпить перед сном.
— Тогда не стесняйся и бери все, на что упадет твой взор, — я говорю это с улыбкой и ловлю себя на мысли, что кокетничаю с ним.
— Смотри не пожалей потом о своих словах, — он улыбается в ответ и смотрит очень двусмысленно.
В этот момент появляется предчувствие, что я пересплю с ним очень скоро и от этого тепло на душе. У меня давно не было близости ни с кем. Стефан настолько был погружен в свои заговоры, что не интересовался сексом, да и я не горела желанием спать с ним в последние месяцы. Остыли чувства, прошло желание.
Я молча иду вперед и начинаю подъем. На губах играет глупая улыбка. Вместо того чтобы внимательно смотреть под ноги витаю в облаках и довольно быстро наступает расплата. Старый камень крошится прямо под моим ботинком, и я пытаюсь поймать себя, размахиваю руками, неосторожно ступаю и подворачиваю лодыжку. Мне кажется, я даже слышу звук рвущихся сухожилий. Ногу пронзает боль, и я падаю, сильно ударяясь о ступени коленями и ладонями. Мне так больно, что приходится до крови закусить губу, чтобы не закричать.
— Что случилось? — Тилль уже рядом.
— Нога, — выдыхаю я.
Он светит фонарем, тут же опускается на колени и прикасается пальцами к моей лодыжке, очень аккуратно, но я не могу сдержать стон. Я переворачиваюсь, помогая себе руками, и усаживаюсь задницей прямо на ступени. Они жесткие и холодные, но выбора у меня нет.
— Давай посмотрим, что можно сделать, — Тилль кладет фонарь на ступени, так чтобы он светил прямо на нас, не спеша развязывает шнурок и снимает ботинок. Так бережно, что я даже не чувствую. Кто бы мог предположить такую нежность от этого грубоватого мужчины.
Боль в ноге постепенно утихает, но я понимаю, что вряд ли теперь смогу нормально идти. Тилль ощупывает мою ногу и дает вердикт:
— Мне кажется, кость цела, попробуй чуть пошевелить ступней.
Я делаю, что он просит. Мне все еще больно, но это уже не так нестерпимо, как было пару минут назад.
— Ерунда, — говорю я. — Мне нужно пару минут, и я смогу идти.
— Очень сомневаюсь, — Тилль берет мою ступню в ладони и снова прощупывает ее всю пальцами.
В это раз надавливает чуть сильнее и когда пальцы касаются лодыжки, я понимаю что он прав, но не подаю вида. Ненавижу быть слабой, и даже если мне придется превозмогать боль, и плакать кровавыми слезами я закончу этот подъем наверх и не попрошу помощи. Я не такая как моя мать, я — сильная.
— Все хорошо, легкое растяжение, — говорю чуть раздраженно. — Я дойду, не переживай.
Он молча смотрит мне прямо в глаза, все еще удерживая мою ступню в ладонях. Чрезвычайно интимный момент, но боль все портит, и я не могу насладиться им сполна.
— Просить помощи не значит быть слабой, а лишь правильно распределять ресурсы, — говорит он и отпускает мою ногу.
Я вздрагиваю пораженная его проницательностью. Откуда ему знать о том, что я думала именно об этом? Неужели все так легко читается на моем лице? А ведь раньше я вполне успешно умела скрывать свою чувства.
Как бы мне не хотелось признаваться, но он прав. С его помощью мне будет намного легче идти вверх, и глупо отказываться, особенно когда он сам ее предлагает.
— Хорошо, — я киваю ему. — А теперь если не сложно, отдай мой чертов ботинок, и пошли уже наверх, я засыпаю на ходу и готова убить за возможность принять ванну.
Тилль с улыбкой протягивает мне «Мартинс», а потом поднимается на ноги, берет фонарик и светит мне.
Остаток лестницы мы проходим почти в обнимку. Опираюсь на его плечо, а он удерживает меня за талию, и сейчас я уже не думаю о сексе. Боль в щиколотке отбила всю романтику и вернула в реальность. Из-за глупой травмы мне придется забыть об активных поисках и любых тренировках на некоторое время. Это злит. Но я настолько устала, что уже не способна сердиться по-настоящему. Все эмоции словно впали в кому.
В винном погребе сыро и прохладно. Тут есть электрическое освещение, и я прошу Тилля усадить меня на деревянный табурет и зажечь свет. Свет неяркий, но после прогулки по подземельям лишь с фонарем, он кажется мне слепящим.
Тилль оглядывается вокруг с изумлением, и я могу его понять. Запасов вина и коньяка хватит, чтобы напоить небольшую армию. Раньше в замке была своя винодельня, и родители Стефана продавали отменный товар в винные бутики. А потом рынок элитного алкоголя рухнул, но производство еще некоторое время продолжалось. Родители Стефана верили, что все наладится. Многие тогда еще верили, потом перестали.
— А тут что? — Тилль постукивает ладонью по деревянной бочке и та издает уютный глухой звук.
— Коньяк, — отвечаю безразлично. Богатства баронских подвалов меня никогда не впечатляли, я всегда была равнодушна к алкоголю и совершенно в нем не разбиралась.
— Невероятно, — он переходит к деревянному стеллажу с игристыми винами и смотрит на него как ребенок на витрину сладостей.
— Если хочешь, открой что-нибудь на свой вкус.
— Сейчас? — он удивленно глядит прямо на меня.- Ты говорила, что умираешь от усталости.
— Так я же сижу. — Я чуть улыбаюсь.- Значит отдыхаю. Правда, Тилль, если хочешь выпить, я не возражаю.
— Возьмем с собой, — он берет одну из бутылок со стеллажа и направляется ко мне.— Выпьем, когда доберемся до цели.
В первый момент хочу возразить ему, а потом понимаю, как это глупо и потому согласно киваю и поднимаюсь на ноги. Щиколотка все еще болит, но боль теперь тупая и я могу без труда терпеть ее, но все же не отказываюсь от помощи, когда Тилль предлагает.
В Замке никого нет. Я не знаю, куда могли уехать Мориц и Каролина, им на двоих больше ста двадцати лет и мне совсем не хочется, чтобы они попались в лапы извращенцев, которых я намереваюсь убить в ближайшем будущем. Я знаю, что у Каролины дочь в США и возможно пока мы со Стефаном пытались искупить его грехи в Берлине, смотритель с женой нашли способ покинуть охваченную безумием Европу. Говорили, США все это не коснулось, и жизнь там идет своим чередом. У меня есть поводы сомневаться. Вирус, запустивший это, затронул всех, но возможно президент Соединенных Штатов Америки вовремя опомнился и не отдал убийственный приказ об истреблении. Ну, или там меньше радикалов и даже после геноцида никто не выступил против, и его власть осталась непоколебима. В любом случаи это лишь мои догадки и слухи, да и шансов уехать в США у меня нет, так что нечего об этом и думать.