– Простите,– сказала Сильвия.
– Вы не виноваты.
Я думал: «Если бы мы ее набальзамировали, женам никогда бы не знать покоя. Их можно было бы сравнивать и с мертвым телом».
Вышел Смитт и быстро зашлепал по лужам, ни с кем не заговаривая. Какая-то дама сказала:
– Картеры нас пригласили на уик-энд.
– Уйти мне? – спросила Сильвия.
– Нет, нет,– сказал я.– Мне с вами лучше.
Я подошел к часовне и заглянул туда. Дорожка к печи была сейчас пуста, одни венки вынесли, другие вносили. В углу молилась старая женщина, словно актер из другой пьесы, оказавшийся на сцене, когда вдруг подняли занавес. Сзади послышался знакомый голос:
– Печальная встреча, сэр. Рад вас встретить там, где все обиды кончаются.
– И вы тут, Паркие! – воскликнул я.
– Увидел объявление в «Тайме», сэр, и отпросился у мистера Сэ-виджа.
– Вы всегда провожаете досюда своих подопечных?
– Она была очень хорошая, сэр,– с упреком сказал он.– Как-то она спросила у меня дорогу. А у них, на этой вечеринке, дала мне бокал хереса.
– Южноафриканского? – жалобно спросил я.
– Не знаю, сэр, но как она его давала… Мало таких, как она. И мальчик, он тоже… Все время о ней говорит.
– Как он?
– Хворает, сэр. Совсем расхворался. Живот болит.
– Врач был?
– Нет еще, сэр. Я верю в природу. До поры до времени, конечно. Я оглядел чужих людей, знавших Сару, и спросил:
– Кто они, Паркие?
– Девицу я не знаю, сэр.
– Она со мной.
– Простите. Вон сэр Уильям Мэллок.
– Его я знаю.
– Джентльмен, который обошел лужу,– начальник отдела.
– Данстан? • – Именно, сэр.
– Сколько вы знаете, Паркие!
Я думал, ревности нет, я соглашался разделить ее с кем угодно, только бы она жила, но тут проснулась былая ненависть.
– Сильвия! – позвал я, словно Сара меня слышит.– Где вы сегодня обедаете?
– Я обещала Питеру…
– Питеру?
– Ну, Уотербери.
– Плюньте.
«Здесь ты? – спросил я Сару.– Смотришь ты на меня? Видишь, я без тебя обхожусь. Это нетрудно». Ненависть могла верить в посмертную жизнь; только любовь знала, что Сара мертва, как мертвая птица.
Входили новые люди, и женщина у перилец растерянно встала. Она чуть не влезла в чужие похороны.
– Я бы хотела позвонить…
Ненависть, словно скука, застилала вечер. Теперь, не любя, я должен был играть любовь и чувствовал вину еще до преступления – зачем я втянул в свой лабиринт невинную жертву? Половой акт может быть полной ерундой, но в мои годы знаешь, что он может стать и всем на свете. Я-то в безопасности, а вот в этом ребенке вдруг да и сработает какой-нибудь невроз. В конце вечера я буду очень неловок, и сама эта неловкость (или даже бессилие) может тронуть ее, а если я проявлю прыть, и это способно тронуть. Я попросил Сару: «Вызволи меня, вызволи, ради нее, не ради меня».
Сильвия сказала:
– Я скажу, мама больна.
Вот, готова солгать. Питеру конец. Бедный он бедный! Теперь мы с ней сообщники. Она стояла в черных штанах, среди подмерзших луж, а я думал:
«Тут и начнется долгое будущее…» – и попросил Сару: «Вызволи! Я не хочу ее обижать. Я не могу любить никого. Кроме тебя». Седая женщина спешила ко мне по лужам.
– Вы не мистер Бендрикс? – спросила она.
– Да.
– Сара мне говорила…– сказала она и замялась, а я глупо понадеялся, что она что-то передаст мне, что мертвые могут говорить.– Она говорила, что вы ее лучший друг.
– Один из друзей.
– А я ее мать.
Я даже не помнил, что мать жива. У нас было столько тем, что целые страны нашей жизни оставались белыми, как на карте,– потом закрасим…
– Вы и не слыхали обо мне?
– В сущности…
– Генри меня не любил, так что я держалась подальше. Она говорила разумно, спокойно, а слезы лились сами собой. Мужья с женами ушли, чужие люди проходили мимо нас троих в часовню. Паркие думал, видимо, что чем-то может помочь мне, но стоял в стороне, как он бы сказал – знал свое место.
– Я хочу попросить вас о большой услуге,– сказала мать Сары. Я старался вспомнить ее фамилию – Камерон, Чендлер? – Сегодня я так спешила, ехала…– она машинально смахнула слезы, словно пыль тряпкой. «Бертрам,-подумал я.– А, вот! Бертрам».
– Да, миссис Бертрам? – сказал я.
– Я забыла взять деньги.
– К вашим услугам.
– Не одолжите ли вы мне фунт? Понимаете, мне надо пообедать в городе. У нас в Грейт Миссинден рано закрывают.
Она снова смахнула слезы, и что-то напомнило мне Сару – какая-то простота в горе, какая-то двойственность, быть может. Интересно, слишком ли часто «трогала» она Генри? Я сказал:
– Пообедаем вместе.
– Что вы, не беспокойтесь!
– Я любил Сару.
– И я.
Я пошел к Сильвии и сказал:
– Это ее мать. Я должен покормить ее. Простите. Можно" я вам позвоню?
– Конечно.
– В книжке вы есть?
– Он есть,– мрачно ответила она.
– Ну, на той неделе.
– Очень буду рада,– она протянула руку.– До свидания.
Я видел, что она знает: время упущено. Слава Богу, это еще ничего не значило – пожалеет немного в метро, невпопад ответит своему Питеру сквозь музыку Бартока. Оборачиваясь к миссис Бертрам, я снова сказал Саре: «Видишь, я тебя люблю». Но любовь, наверное, труднее расслышать, чем ненависть.
Когда мы подходили к воротам, я заметил, что Паркие исчез. Видимо, решил, что он мне больше не нужен.
Мы с миссис Бертрам отправились в «Изола Белла». Я не хотел идти туда, где мы бывали с Сарой, а сейчас, конечно, стал сравнивать этот ресторан с теми. Ни Сара. ни я нигде не пили кьянти, теперь я пил его и об этом думал. Мог бы я заказать и наше любимое бордо, но я и так непрерывно о ней помнил. Пустота была заполнена ею.
– Мне не понравились похороны,– сказала миссис Бертрам.
– Простите?
– Они бесчеловечные. Как конвейер.
– Нет, ничего. В конце концов, помолились.
– Этот священник, он священник?
– Я его не видел.
– Он говорил, что мы сольемся в Великом Духе. Я долго не могла понять. Думала, в великом ухе.– Слезы закапали в суп.– Я чуть не засмеялась, а Генри заметил. Как же, ведь это я!