Он приехал в порт, к Роберу. Тот оказался на месте. Времени для разговоров было мало, но Анри все же спросил:
— Почему ты так быстро ушел после собрания?
— Да так… Просто так…
Робер упорно смотрел в землю. Обычно как-то не замечаешь его сутулую спину и черную прядь волос, падающую на лоб, но тут Анри показалось, что даже в этом выражается дурное настроение товарища…
— Робер, говори прямо. Ты обиделся на то, что я сказал?
— А раз сам знаешь, зачем спрашиваешь? Поставь себя на мое место. Никто меня так никогда не критиковал при всех.
— А по существу то, что я сказал, неправильно было? Не следовало этого говорить?
— По существу — правильно. Но не так надо было выразить.
— А как?
— Сейчас скажу. Я после собрания виделся с Луи…
— С каким Луи?
— С секретарем федерации.
— Ну и что же?
— Ну так вот, он меня хорошо знает, мы уж столько лет вместе ведем работу… Он постарше тебя, да и то был еще мальчишкой, когда я вместе с Дюпюи и со стариком «Пибалем» основал здесь партийную организацию. После Турского конгресса. Вот видишь! Я мимоходом рассказал Луи. Он не стал особенно распространяться, не хотел осуждать тебя за глаза, но я понял, что он тебя не одобряет. Ты был чересчур резок. Да и вообще… Мы это не обсуждали у тебя за спиной, но все-таки и тебя можно покритиковать. Ты вот стал секретарем секции, а по-прежнему у тебя на первом месте — порт и твой поселок, остальными же ячейками секции ты недостаточно занимаешься…
— Что ж! Возможно, ты и прав. А кто тебе мешал сказать мне об этом один на один или на собрании? Критикуй, не стесняйся, это помогает идти вперед, исправлять ошибки. Хотя… что же делать, если именно в порту и в поселке происходит самое важное… Вот, например, сегодня…
— «Самое важное» всегда зависит от точки зрения, на которую становишься…
Правильно ли Анри понял Робера? Его слова могли означать: ты лезешь из кожи вон, защищая здание школы, потому что это касается лично тебя, а в это время забрасываешь более важные дела… Анри вспомнилась утренняя ссора с Полеттой… Да, если Робер и намекает, то совсем невпопад. Как сейчас Полетта? Хоть бы там не произошло ничего серьезного!..
— Что ты так смотришь на меня?
— Ничего. Обдумываю то, что ты сказал.
Он и на самом деле после минутной вспышки гнева обдумывал слова Робера. Разве можно так вот сразу понять, не ошибаешься ли ты даже в том, что тебе кажется совершенно бесспорным? Кроме того, Робер затронул такой вопрос, из-за которого Анри ни за что не будет спорить, никогда не станет драться. Малейшее подозрение, что он действует из личной заинтересованности, — кончено! Никаких разговоров. Он предпочитает молча выслушивать обвинения. Может быть, это и неправильно, но тут уж ничего не поделаешь. Так он устроен. Это выше его сил…
— Мне мало народу надо оповестить, и я быстро кончу, — сказал Робер. — Значит, схожу на оба парохода и в пакгауз. Наверняка и там и тут ребята остановят работу, можно не сомневаться.
— Значит, до завтра, старина…
— До завтра, Анри.
А все-таки Луи поступил нехорошо. Прибавилось еще это огорчение! И так забот достаточно, а тут еще всякие неприятности валятся на тебя… Роберу, конечно, никто не может запретить говорить, о чем он хочет и кому хочет. Но Луи, занимая такой ответственный пост, мог бы все хорошенько взвесить, прежде чем одобрять или осуждать… А что же слушать одну сторону? Ведь, в конце концов, если не считать двух-трех, возможно, и резких слов, вырвавшихся в пылу спора, как же еще иначе можно было сказать то, что необходимо было сказать на собрании? Когда сражаешься, стоя на позициях партии, обязательно кого-нибудь заденешь. Только тот этого избегает, кто готов со всем примириться, кто не бьет закоснелых, сбившихся с верного пути. Только тот гладит всех по головке, кому ни жарко, ни холодно от того, что товарищ лезет в болото… Луи хотел исправить незначительную оплошность, а получилось так, что он немножко оправдал Робера, — значит, подрезает крылья у того, кто борется за линию партии. Особенно обидно, что это сделал Луи — один из тех партийных товарищей, которых Анри ставит себе в пример… Луи, конечно, его знает… Ему известно, что с Анри нянчиться не надо, он не чувствительная барышня. Но это еще не значит, что с Анри можно совсем не считаться, лишь бы не задеть глупого самолюбия Робера. Нельзя так, по старинке, понимать заботу о человеке. Вот уже несколько месяцев Анри и сам старается щадить Робера ради его прошлых заслуг и некоторых еще сохранившихся у него достоинств. Но если оберегать только тех, кто начал сдавать… У человека, который вкладывает в дело всю душу, не меньше болит душа, чем у других, и, пожалуй, на его долю выпадает больше невзгод. Ржавчина может тронуть не только бездействующие или выбывшие из строя машины… Особенно обидно, что это сделал Луи… Ну, ладно…