— Ну что ж, пятнадцать франков — не такой уж большой расход.
Жером знает жену: даже если бы марка стоила пятьдесят франков, Леона ответила бы то же самое. Единственный подарок, который она может сделать мужу, — это прощать ему его безрассудства.
— Ты думаешь?
Жена иронически смотрит на него и ласково смеется. Ее глаза говорят: «Не прикидывайся, будто ты раздумываешь. Теперь меня не проведешь. Я все твои хитрости знаю!»
— Да у нас и писчей бумаги нет.
— Вырви листок из тетрадки. Только из середины. Дочка не заметит. А за календарем засунут конверт. Давно уж там торчит.
Жером садится к столу.
— Ты карандашом хочешь писать?
— Нет. Но такое письмо надо сначала написать начерно.
— Тогда не бери хорошей бумаги.
— Я пишу на оборотной стороне листовки, которую мы сегодня выпустили. У меня одна осталась.
— Почему же вы опять напечатали только на одной стороне?
— Чтобы скорее работа шла… а то надо бы переворачивать, когда печатали. Если бы мы сегодня утром не раздали листовки, возможно, что все уже взлетело бы на воздух.
— А теперь, думаешь, они не взорвут?
— Теперь им труднее. Мы их разоблачили, и все бы поняли, кто совершил преступление. С раннего утра только и разговоров, что об этом! Многие не решаются поверить, и если бы эти негодяи устроили взрыв — все обернулось бы против них самих.
— Как ты думаешь, нас не выселят отсюда? А вдруг выселят! И вернемся мы тогда в нашу лачугу!
— Не волнуйся. Сделаем все возможное. Послушай, как, по-твоему, годится так начать? «Дорогие товарищи! Вам пишет рядовой член партии. Находясь в самом центре американской оккупации, я хотел бы сказать вам…»
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Снег радует
— А как же с детьми? Одни останутся?
— Ты что хочешь сказать? По-твоему, лучше мне не ходить на собрание? — спрашивает Полетта.
Анри задал вопрос как бы вскользь, не решаясь даже самому себе признаться, что именно он хотел сказать. А теперь ему стыдно и вместо ответа он чуть пожимает плечами. До чего в нас, мужчинах, живучи старые взгляды на женщину. И как же это он до сих пор не может их вытравить в себе!.. Просто страшно становится! Как только перестаешь следить за собой, они и вылезут. Очень было бы стыдно ответить на вопрос Полетты — «Да». Впрочем, она напрямик сказала бы ему все, что думает по этому поводу: «Ведь ты сам уговаривал меня вести партийную работу! Значит, ты разыгрывал комедию? Дети ведь не плачут без меня, когда я ухожу на поденщину. Да они никогда не бывают одни — у нас здесь кругом соседи и поближе, чем была Мария в бараке, и…» Теперь, поразмыслив, Анри и сам все понимает. Но ничего уже не поделаешь, слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Вопрос его мог означать только одно — упрек. Поняла ли она? Наверно. Но Полетта делает вид, что немой ответ мужа вполне ее удовлетворил.
— Как ты думаешь, — говорит Анри, — стал бы я вместе с тобой готовиться к этому собранию, если бы не хотел, чтобы ты на него пошла?
— Верно, — отвечает она посмеиваясь, — А если хочешь, можешь остаться с ребятишками. Почему это только женщина должна стоять у плиты да за корытом?.. Может постоять и мужчина.
— Не приписывай мне того, чего я не говорил.
— Нет, серьезно. Ведь сейчас самое лучшее, что мы можем для детишек сделать — это отвоевать для них дом, — говорит Полетта примирительно, подойдя к мужу, и сжимает его лицо ладонями. — Ты согласен? Не сидеть же над ними, сложа руки, и ждать, пока нас всех отсюда выкинут и заставят вернуться в барак?
— Ну, зачем ты объясняешь мне? Я же знаю, — защищается он, обнимая ее за плечи. Но тут же опускает руку и, злясь на себя, думает: «Ты неискренен, ты лжешь самому себе».
Почувствовав его смятение, Полетта приходит ему на помощь:
— Знаешь, мне страшновато. Ведь я никогда не говорила речей.
Анри спешит искупить свою вину:
— Всегда так бывает в первый раз. Вот увидишь, это легко, легче, чем кажется. Тем более, что все готовы бороться против выселения, решительно все.
— Ну, конечно! — шутит она. — Ты уже хочешь преуменьшить мои будущие заслуги. «Легко!»
Она или смеется над ним или не поняла — на этот раз он ничего подобного не хотел сказать.
— Почему ты говоришь «на этот раз»? — спрашивает Полетта.
Анри откровенно признается в нехорошем чувстве, с которым задал вопрос о детях. Полетта как будто только и ждала этого признания и тут же бросилась мужу на шею. Чувствуется, что она очень нервничает перед собранием — ведь она будет выступать впервые.