Жоржетта перечла еще раз зачеркнутые слова: «Если бы вы видели меня»; зачеркнуто было какими-то неприятными бурыми, жидкими чернилами, сквозь которые просвечивала голубая бумага.
— А может быть, ее совсем остригли? — добавила она, обводя женщин вопросительным взглядом.
— Что ты! — ответила Фернанда. — Ты же знаешь, дети иной раз из-за какого-нибудь пустяка огорчаются… Да замолчи ты! — прикрикнула она на кота — он снова начал мяукать во все горло и вертелся вокруг людей, как сумасшедший.
— Что с ним? — спросил почтальон.
— Никак не может привыкнуть. Все время убегает к бараку. Скребется в дверь, толкает ее головой, просовывает снизу лапку — хочет отворить. Не прижился на новом месте — и все тут! Даже есть перестал, посмотри, на кого похож!
— А крыс-то в подвале хватает! — сказала Полетта. — Даже страшно туда ходить!
— Ну, иди, иди! — звала Фернанда кота, открыв дверь к себе в комнату. Но кот выгибал спину, упорно прижимался к стенке коридора, как будто эта открытая дверь его пугала.
— Не люблю я черных котов, — сказала Мартина.
— Да он очень ласковый, — ответила Фернанда. — А только скучает здесь. Жаль беднягу.
— Разве обратно ее взять… — нерешительно сказала Жоржетта, думая только о своей девочке. Полетта сочувственно смотрела ей в лицо. — Я бы с радостью взяла. Но кто знает, как все здесь обернется, когда придет пароход с оружием! Люсьен-то как рад был бы дочке! Вот только бы все обернулось хорошо. Если бы знать… Нет, пока нельзя! Боязно брать. Говорят, скоро придет пароход — со дня на день жди…
— Да, и в сегодняшней газете так написано, — подтвердила Полетта.
Все это происходило в четверг утром. О письме девочки говорили все жители школы — как это ни странно, но здесь солидные кирпичные стены меньше разделяли людей, чем разделяли их в бараках тонкие дощатые перегородки. Как будто здесь и стен нет… Никто не мог понять, кто эта учительница, о которой написала Жинетта.
— Просто удивительно! — сказал вчера Альфонс. — Уж на что, кажется, Париж большой город, да еще так далеко от нас, а девчушка сразу встретила там знакомых.
— Парижа больше нет! — посмеялся в ответ Папильон. — Парижане — это все провинциалы, которые туда понаехали. Так что ничего удивительного.
Ни для кого не тайна также, что Люсьен еще ближе, чем Жоржетта, принял к сердцу грустный тон приписки в письме дочери и в тот же день ответил ей. Здесь все известно, никто ничего от других не скрывает. Фернанада и Мартина беспокоятся, что у Франсины как будто задерживаются роды, и ей вчера пришлось лечь в постель — так у нее болела поясница; у Дюпюи, у Анри и Гиттона из головы не выходит, что у Жака с рукой то лучше, то снова хуже. Последние дни, казалось, дело идет на поправку, а в среду вдруг воспалилась вся рука и подмышкой появился желвак… Анри и Полетта довольны, что Жослина, жена Жожо, встала после долгой и какой-то мудреной болезни. Конечно, не скоро она сможет работать — она еще совсем прозрачная, но хорошо, что хоть на ноги поднялась; Жожо так рад, у него, бедняги, и без того хватает неприятностей… Так и во всем. Никому не безразлично поведение монашки, которая не стала настаивать, чтобы Леона отпевали в церкви, хотя запуганная старуха Мели не посчиталась бы с убеждениями покойного мужа, лишь бы угодить кюре… Монашка хорошо поступила; из-за гражданских похорон Леона загорелся сыр-бор, а она все-таки устроила Мели в богадельню. Всех касаются и ссоры, которые бывают между Жераром и Мари; ссоры не серьезные, а просто разные характеры у людей, и каждый винит другого, если что не ладится… Всех интересует и портрет, который пишет молоденький солдат с дочери Бувара. Говорят, удивительно похоже, только на портрете она постарше, совсем взрослая девушка… Когда нет ни художника, ни Алины, мать тихонько приглашает всех посмотреть портрет. Она очень польщена… Все знают, что у Жанны Гиттон полна комната гирлянд и разноцветных бумажных цветов. Делать цветы она мастерица. А готовит она их к коммунистическому федеративному празднику; взялась за эту работу летом, за неделю до праздника, и не успела много наготовить, но дала себе слово к следующему году приналечь, посвятив «своему рукоделью» все свободные минуты, когда женщины обычно что-нибудь вяжут… Бумагу для цветов — красные, зеленые и желтые обрезки от плакатов — ей дает один коммунист, рабочий типографии. Яркие розы и пионы появляются теперь и у соседей, так как время от времени Жанна их дарит всем, кто ни попросит… Ведь цветы делаются для праздника партии, и Жанне хочется, чтобы они украшали и жилища людей, стояли в вазочках на ночных столиках, на каминах, приколоты были к обоям — словом, пестрели повсюду, радуя глаз. Цветочница не зря переводит бумагу…