Старуха ласково обняла голову припавшего к ней сына.
— Сынок! Сынок! — бормотала она сквозь навернувшиеся слезы.
Пауль скромно стоял в стороне, пока Симон, наконец, не вспомнил о нем.
— Мама, это мой товарищ. Он — один из нас. Его зовут Пауль.
Старуха подняла на гостя глаза — глубокие и мудрые, подобные Отражению застывшей Вечности.
— Пауль — странное имя. Он не из наших.
— Нет, мама, он из гоев. Но теперь он с нами. Брат принял его.
— Тогда пусть пройдет. Садись к столу, Пауль. Меня зовут Мария.
Пауль сел к столу. Он все еще не мог смириться со странным обликом той, что вдохновляла сонмы поэтов и живописцев. Юноша ощущал обиду, словно его жестоко обманули. Тем временем Симон что-то пошептал матери. Та кивнула, после чего поднялась и принесла нехитрую снедь — лепешки, виноград, козий сыр, а также вино. Путешественники жадно набросились на еду. Мария с улыбкой наблюдала за ними. При взгляде на сына глаза ее лучились теплотой, когда же старуха переводила взор на Пауля, в нем появлялась настороженность.
Наконец гости насытились, и Мария убрала опустевшие миски.
— Ну рассказывай! — обратилась она к сыну. — Как ваши дела?
Пауль поймал на себе косой взгляд Симона. Тот явно колебался, не зная, стоит ли откровенничать, но все же ответил:
— Мы потерпели неудачу. С Элеазаром все произошло благополучно. Но поднять знамя борьбы не удалось. Римляне выследили и схватили Иисуса бар-Аббу.
— И что будет дальше?
— Еще не решили. Брат послал меня к Учителю праведности. Когда он присоединится к нам, мы примем решение.
— Скорей бы уж… — задумчиво прошептала старуха. — Он хотел видеть меня?
— Не знаю. И кто знает?
— Но я могу прийти на праздник?
— Конечно. Как все. — Симон потянулся. — Извини, мама. Мы должны поспать. Завтра нас ждет неблизкий путь.
— Конечно. — Старуха поднялась. — Можете лечь в комнате или в саду. Я дам вам покрывала.
— Лучше в комнате, — сказал Симон.
— А я лягу в саду! — неожиданно для самого себя сказал Пауль.
По лицу бородача промелькнула кривая улыбка.
— Твое дело. Но только не вздумай сбежать. Мы все равно найдем тебя.
— Просто в доме душно.
— А в саду под утро свежо.
— Если замерзну, приду в дом, — твердо сказал Пауль.
— Как знаешь. — Симон поднялся и с хрустом расправил плечи. Он был пошире в плечах, чем Пауль, и явно сильнее, хотя и проигрывал в росте. — Мама, дай ему покрывало.
— Хорошо.
Одарив Пауля на прощанье взглядом исподлобья, Симон ушел в соседнюю комнатушку, а Пауль вышел на двор. Было свежо, но не холодно. Чистый воздух приятно щекотал горло. Ослепительно сияли звезды — бесчисленные и далекие. Пауль невольно залюбовался их кажущимся неподвижным хороводом и не заметил, как к нему присоединилась вышедшая из дома старуха.
— Красивая ночь, — сказала она.
Пауль невольно вздрогнул и покосился на хозяйку:
— Да.
— И дальние звезды так манят.
Пауль вновь покосился на женщину:
— Не такие уж они и дальние.
— Разве расстояния, в мириад раз превышающие то, что разделяет Иерусалим и Рим, не кажутся тебе большими? — в Пауле пробудилась подозрительность Шевы тем более что основания для подозрительности были более чём веские. Старуха явно знала то о чем не должна была знать.
— Но с чего ты взяла, что эти расстояния столь огромны?
— Сын рассказал. Тот, что дурачок. Он лучший из всех.
— Кого ты имеешь в виду?
— Одного из шести. — Старуха разостлала на траве покрывало. — Садись.
Пауль послушно уселся. Мария устроилась рядом с ним. Обращая взор в звездную высь, она прошептала:
— Люди считают, что у матери пять сыновей. Но на деле их шесть. Четыре разбойника, один умный и один дурачок. Он лучше всех остальных.
Признаться, вопрос родственных связей Иисуса весьма занимал путешественника по Отражениям. Паулю всегда казалось, что именно здесь кроется ключ к разгадке тайны того, кого потомки нарекут Христом.
— Но я слышал, что родные братья Иисуса отвернулись от него…
Едва произнеся эти слова, Пауль ощутил на плече цепкие пальцы старухи. Он посмотрел на нее и столкнулся с испытующим взглядом глубоких чистых глаз. В расплывшихся зрачках плескался отблеск луны.
— Зачем тебе знать о моих сыновьях, человек из другого мира?
Юноша вновь насторожился, но не подал виду.
— Что ты подразумеваешь под «другим миром»? — вкрадчиво поинтересовался он.
— Что есть — другой мир.
Мария улыбнулась, давая понять, что не намерена углубляться в отвлеченные рассуждения.
— Я иду с ними, я должен знать тех, за кем иду, — привел свой довод Пауль.
— Согласна. Но слишком много тех, кто хочет знать по другим причинам.
— Кто, например?
— Соседи, власти, священники. На днях пожаловал странный человек и выспрашивал, не приходил ли ко мне Симон и не было ли с ним незнакомца, обликом не похожего на ибри [14]. Он сказал, чтобы я не доверяла этому человеку — он предаст.
— Это не обо мне, — твердо сказал Пауль. — Я не предам. Но могу предположить, что к тебе приходил мой враг.
Мария кивнула, словно бы говоря, что и она так считает.
— Он боялся тебя. Почему?
— Этот человек затеял злое дело, я хочу помешать ему.
Взгляд старухи был цепок, словно луч света.
— У тебя честное лицо, и мне кажется, ты говоришь правду.
— Так и есть.
— И потому ты хочешь знать о моих сыновьях?
— Да, это поможет мне взять верх над тем человеком.
— Что ж, он не понравился мне. В нем много силы, но мало доброты. Этот человек способен на чудовищное злодеяние.
— Да, это так, — подтвердил юноша.
— Предводитель сынов Тьмы! Это о нем предупреждал меня дурачок.
— Можно сказать и так. — Пауль сделал паузу и осторожно задал вопрос: — А почему дурачок? Ни один из твоих сыновей не производит впечатление дурачка!
Старуха засмеялась, смех ее был на удивление звонок и молод.
— Да что ты знаешь о моих сыновьях! Первого я родила, когда мне было всего четырнадцать. Это Иаков. Второго я родила спустя год. Его назвали Иосифом. Затем родился Симон, тот, что пришел с тобой. Со дня его рождения прошла вот уже треть века. У Симона уже взрослый сын Иуда, славный мальчик.
— Это не тот ли, что ведает общей казной?
— Да. Он рано научился считать и отличается предприимчивостью. Мои сыновья доверили ему казну.
«Действительно славный мальчик!» — подумал Пауль о том, чьему имени суждено было стать нарицательным.
— Потом родились еще двое. А последним был Иуда, самый младшенький. Он родился после гибели мужа, и я дала ему его имя.
— Иуда из Гамалы?
Старуха кивнула:
— Да, Иуда из Гамалы. Ты знаешь, все знают. Но почему-то считается, что никто не знает. Почему?
— Не знаю, — ответил Пауль. — А что те двое, какие родились до Иуды?
— Иисус и Фома. Один умный, другой считается дурачком. У одного светлый ум, у другого великое сердце. Один может ниспровергнуть царство, другой наделен властью воздвигнуть новое…
Старуха умолкла. Скупая улыбка озаряла ее лицо, очерченное светом звезд. Пауль осторожно кашлянул.
— Это все о Иисусе?
— Нет, о двоих. Их двое, хотя порой кажется, что это один. Первый способен разрушать, второй творить, первый — повести за собой тысячи, второй — тьмы, первый — повелевать, второй — даровать надежду.
— А, понятно… — Пауль припомнил о предостережении Симона, и ему все стало ясно. Нарожав такую кучу детей, нетрудно было утратить частицу здравого смысла. Судя по всему, личность Иисуса представлялась матери разделенной на добрую и злую половины. — Конечно же их двое. Один ходит в черных одеждах, другой — в белых. Один…
— Нет. Каждый признает лишь белый плат, но один отмечен печатью льва, а другой несет на себе знак рыбы.
— Точно! — подхватил Пауль. — Я видел его!
— Ты не мог его видеть. Это лишь предстоит тебе. И я тебе завидую.
— Но почему? Разве ты не видишься с сыном?
— Он запрещает кому бы то ни было приближаться к себе. Исключение сделано единственно для брата или его посланцев. Лишь его он слушается беспрекословно, ибо сердце нуждается в уме, как ум нуждается в сердце. Соединившись вместе, эти двое способны на все. Все остальные — лишь жалкая опора их могучим стопам. Рожденные от разбойника, они и есть разбойники.