Сторонники решительных действий, не сговариваясь, изобразили на лицах кислое выражение.
— Заладил! — пробормотал Фома. — Читай свои проповеди черни. Она охоча до них. Нам не нужны слова, нам дело надо делать.
— Ну и напрасно! — неожиданно встрял Пауль, неприметным комочком затаившийся в тени у края стола. — Ведь сначала было слово!
При этих словах Иисус внимательно посмотрел в темноту, скрывавшую юного прозелита. Шеве почудилось, что во взгляде сквозила настороженность.
— А тебе лучше помолчать! — мрачно сказал Иаков. — Осталось не так уж долго до утра. Надо решать. Слово за тобой, брат!
Взоры учеников обратились к Иисусу. Тот неторопливо отхлебнул из чаши свое питье.
— Я против мятежа. Моей силе не назначено разрушать. Если вы решили начать бунт, пусть его возглавит Фома.
Близнец возмущенно фыркнул:
— Каково! Да мы бы так и поступили, если бы не нуждались в твоей силе. Думаешь, мы стали бы уговаривать тебя, чистоплюя, если бы могли с такой же легкостью играть звездами иль судьбами людей! Да мы просто оставили бы тебя в твоей норе и благополучно забыли о тебе! Сила — вот в чем вопрос! И мы могли бы отложить все это, но как знать, что будет с твоей силой через год, два, три! Вдруг ты утратишь ее?
Иисус улыбнулся. Черты лица его были прекрасны.
— Это невозможно. Есть лишь одна напасть, способная лишить меня силы, та, что лишила ее всех вас, направив волю, заложенную в ваших сердцах, не в бескрайность мира, а в глубь себя. Веселый смех листьев не пришелся по душе человеку, и он возжелал козлиных песен. И пришла расплата — человек потерял ту силу, что даровалась ему шорохом листьев.
— Но если случится так, что ты утратишь ее, как утратили мы?
— Мне останется одно — умереть, пред тем подарив силу тому, кто найдет в себе мужество принять ее.
Притянув к себе брата, Фома с чувством поцеловал его в губы.
— Вот это ты хорошо сказал… Брат! — Никто не обратил внимания на то, что, целуя, Фома в тот же миг чуть наклонил ладонью свою чашу, плеснув несколько капель вина в чашу Иисуса. Лишь Шева, сидевшая прямо напротив, заметила это. — Давай выпьем за это! Твое здоровье, брат!
Охотнице хотелось крикнуть, упредить, возвестить о предательстве под маской братской любви. Но она промолчала, хотя это молчание далось ей нелегко. Она промолчала, ибо раз так было, значит, так и должно было быть. Было вино, коему предстояло обратиться кровью, был поцелуй, который нарекут иудиным, и был тот, кто целовал.
Иисус послушно поднес чашу к губам и осушил ее до дна. Огоньки в его глазах медленно погасли. Посмотрев на ухмыляющегося Фому, Иисус тихо шепнул — что, никто не расслышал. Но двое знали, что должен был шепнуть Иисус. А еще это знал тот, кому слова предназначались — человек, прозываемый Фомой и нареченный при рождении Иудой. «Один из вас предаст меня» — вот что прошептали побледневшие уста Иисуса. Близнец сделал вид, что не понял смысла его слов, и тогда Учитель дрогнувшей рукой протянул ему кусок хлеба, должный отметить предателя. Но Фома передал этот кусок сидевшему по другую сторону от него Иуде, сыну Симона Зелота, и приказал:
— Делай, как я сказал.
Иуда заколебался, и тогда Иисус подтвердил, велев:
— Делай скорей, что задумал!
Иуда, прозванный Искариотом, поднялся и вышел. И никто не понял, что случилось в тот самый миг. Много позже слуга Иоанна, по имени тоже Иоанн, запишет слова апостола: «Никто за столом не понял, к чему Он это сказал. Некоторые подумали, что раз Иуда распоряжается общими деньгами, то Иисус сказал ему: „Купи нам что надо к празднику“ — или велел дать что-нибудь бедным. Иуда, взяв хлеб, тут же вышел. Была ночь».
Но слуге было неведомо, что Иоанн, прозванный Сыном Грома, знал больше, чем рассказал. Ибо он остановил шедшего мимо Иуду и шепнул ему несколько слов. Каких — мы никогда не узнаем.
Была ночь, когда дом, где продолжалась тайная вечеря, покинул Иуда, юноша во всех отношениях приятный и еще не испорченный искусами жизни, юноша, не подозревавший, что ему назначено стать величайшим предателем, какого знал мир.
Рука Иисуса безвольно разжалась, выронив фляжку с заветным питьем. Но он нашел в себе силы улыбнуться и собственноручно наполнил чаши вином.
— Выпьем, братья!
— Разве тебе можно, рабби? — спросил Иоанн.
— Теперь все можно, ибо скоро наступит завтра. Простим друг другу грехи, и заключим новый союз, и скрепим его сладкой кровью, моей кровью! Пейте, друзья!
И все выпили вино, и многие были слишком пьяны, чтоб обратить внимание на слова Иисуса.
И близилась полночь, когда собравшиеся пропели псалом, завершив трапезу. И, поднявшись из-за стола, они отправились прочь, за пределы города. Здесь, за Кедронским оврагом, была небольшая лимонная роща, прозываемая Гефсиманским садом. Здесь ученикам предстояло навсегда проститься с Учителем праведности, который будет известен миру под именем Иисуса Христа. Здесь Учитель встретил начало своего последнего дня…
Лунный свет раскрашивал листья струящимся серебром. Меж ветвей таилось безмолвие, полное застывших в оцепенении букашек, жуков и яркокрылых бабочек, полное намаявшихся за день пичуг. Лишь где-то неподалеку мерно журчал ручеек, которому вторили шепотом звездные потоки. Но их стройные негромкие голоса ничуть не нарушали тишину, медленным опахалом мешавшую черноту с холодным блеском небесных светил.
По повелению Иисуса большая часть учеников осталась у невысокой стены, отгораживавшей Гефсиманский сад от соседних участков. Учитель взял с собой лишь своего любимца Иоанна, Иакова, старшего из братьев и… Верно, он желал позвать Фому, но тот исчез вслед за своим посланцем. И потому Иисус поманил пальцем Симона Петра. Шева послушно присоединилась к Иоанну и Иакову. Прочие ученики остались стоять на месте.
— Ждите, — сказал им Иисус. — Я хочу говорить с Богом. Я должен испросить у Него совета — что делать дальше. Лишь трое могут присутствовать при этом. Ждите…
Ученики послушно уселись на траву подле ограды, а Иисус и его спутники прошли в сад. Ночь вступала в свою последнюю часть, наливаясь сгустками темноты, которым предстояло вступить в борьбу с розовыми лучами зари — предвестниками животворящего солнца. Иисус взошел на пригорок, указав спутникам на землю у своих ног. Те послушно уселись. Иисус улыбнулся, как показалось Шеве, через силу. Лицо его, вырываемое из тьмы косыми лучами луны, казалось мертвенным.
— Вот и настал час истины! — прошептал Учитель. — Час, когда решается все. Час, когда должно обратиться к Богу. Внимайте моим словам и не давайте сну сомкнуть ваши очи! Я нуждаюсь в вашей силе.
— Мы покорны твоей воле, рабби! — ответил за всех Иоанн.
Иисус кивнул, давая понять, что не ждал иного ответа, и обратил лицо к небу. Он долго молчал, а потом из уст его вырвался негромкий шепот, перерастающий в крик! Сын человеческий говорил с Миром, пытаясь обрести чрез него силу для грядущей муки. Он тешил себя тщетной надеждой избежать этой муки. Он взывал…
Шева знала, что его призыв не будет услышан. Наивен тот, кто связывает свою судьбу с тем, чего просто не существует, вверяя жизнь и смерть Высшей воле, а на деле бросая их на равнодушные весы случая. Шеве было жаль этого человека, обладающего силой, непостижимой для разума, но вместе с тем слабого, как может быть слаб ищущий покровителя, чтобы взвалить на его плечи груз своих страхов и смятений. Ей было жаль его, но ничего нельзя было поделать.
Тягуче бежали мгновения, растворенные тишиной и страстным шепотом. Равнодушно сверкали звезды, чьи огненные зрачки были отдалены от сада на многие сотни парсеков, насыщенных холодом пустоты. Иаков и Иоанн, опьяненные соком лозы, уснули. Глаза Шевы также слипались, но она изо всех сил противилась сну. Эта ночь была предназначена не для сна, но знали о том немногие…