— Симон, ты спишь?
— Да! — откликнулась Шева, встряхивая головой, чтобы сбросить с себя дрему. — То есть нет!
— Так да или нет?!
— Нет! Теперь точно нет!
— А ты, Иаков? Ты, Иоанн?
— Они уснули, — после паузы сообщила Шева.
Иисус тяжко вздохнул.
— Слаб дух человека, подверженный соблазну сладости пищи, питья, плотских страстей и сна. Сон — ужаснейший из грехов, Божья кара, низвергнутая на человечество. — Иисус умолк и поманил Шеву. Та поднялась с земли. — Ты видишь эти стены?
Длань Учителя указала на четко очерченную звездным небом стену Иерусалима.
— Да, рабби.
— Когда-то они были выше, но время и людские пороки вогнали их в землю. Время и людские пороки… Когда-то был выше и ты, Симон. Прошло время, но совсем немного. Какие же недобрые поступки вогнали твои стопы в зыбучий песок порока? — Шева не ответила, и Иисус настойчиво повторил: — Какие, Симон? Или не Симон? Ведь ты не совсем Петр? — Шева кивнула, на что Иисус усмехнулся: — Я бы даже сказал: ты совсем не Петр. Что случилось с Петром?
Шева замялась, но потом сказала правду, вернее, почти правду:
— Он утонул, пытаясь спасти себя.
— Лжешь! Петр не бросился бы в воду даже ради меня. Больше всего на свете он боялся воды. Словно кот, никогда не видевший моря! Когда я крестил его, он дрожал мелкой дрожью.
Учитель испытующе посмотрел на Шеву. Та, поколебавшись, решила открыть всю правду:
Он напал на Пауля, на человека, спасшего тебя. И Пауль убил его.
— Трудно представить, чтобы хрупкий юноша совладал с богатырем, каким был Петр.
— Пауль победил его в воде.
— Тогда ясно. А кто в таком случае ты?
Шева вздохнула и твердо приняла взгляд Иисуса.
— Я человек. И я не желаю тебе зла.
— Что тебе нужно?
— Твоя сила. Та великая сила, которой я не могу дать объяснения.
— Ты хочешь завладеть ею?
— Нет, мне только приказано проследить, чтобы она не попала в недобрые руки.
Лицо Учителя помрачнело.
— Ты говоришь о Фоме?
— Нет. Фома — сущий ягненок в сравнении с тем человеком, который охотится за твоей силой и за которым охочусь я.
— Кто он?
— Человек. Но очень сильный. Самый сильный, какого только можно представить. Почти как ты.
— Я слаб, — прошептал Иисус. — О, как я слаб! Но всем кажется, что я исполнен силы. Но это лишь кажется, лишь… — Голос Учителя пресекся. Он кашлянул и устремил взор в черную даль сливающегося с землею неба. — Где он? Я чувствую его! Вот уже несколько дней я чувствую его присутствие!
— Он где-то рядом с тобой. Но он изменил лицо, и никто не может узнать его.
— Как изменил лицо ты?
— Изменила, — поправила Шева. — Я женщина.
— Женщина?! — Глаза Иисуса широко распахнулись. — Ты женщина?!
— Да, — отчего-то застыдившись, подтвердила Шева. — Я изменила лишь лицо, но тело, прячущееся под этими одеждами, принадлежит женщине.
— Причудливы твои помыслы, Господи! — прошептал Иисус. — Впрочем, я знавал жен, чей дух превосходил дух самых отважных мужей. Наверно, ты из их числа.
— Хотелось бы верить.
— Значит, это твой человек вложил в уста Фомы лживый поцелуй.
— Не знаю. Может, и он. Один из учеников должен был предать тебя, но другой, а не Фома.
— Что значит «должен был»? Ты способна видеть будущее?
— Да, — после недолгого колебания подтвердила Шева.
— Вот как? И что же будет… — Иисус не договорил и резко махнул рукой, словно желая обрубить незримые тенета. — Нет, не говори! Я не хочу знать свое будущее! Это не во власти человека, это дано лишь Богу! Но раз это не Фома, то кто же? Кто?
— Один из тех, кто сидел за столом с тобою.
— Но я знаю всех их, знаю не один день. Разве что новый брат, из гоев!
— Нет, этого человека знаю я. И я доверяю ему.
— Но прочие — мои братья! Я знаю их с самого детства. Другие вышли из Обители, где были пред моими глазами многие годы. Я знал их детьми. Мне было двенадцать, когда я ушел в пустыню, а им пять, шесть, кому и десять. Я дружил с ними, они не могут предать.
— Позволь я спрошу тебя, — попросила Шева, мучимая любопытством.
— О чем?
— Где ты обрел свою силу? В Обители?
Иисус помедлил с ответом, после чего кивнул:
— Да. Живя в окружении многих соблазнов, человек не способен сохранить великую силу, заложенную в него от рождения. Чтобы быть сильным, человек должен удалиться от мира и отринуть мирские искушения. Он должен отказаться от плотской любви, от животной пищи, от вина. Его жизнь должны составлять братская любовь, сухие злаки, пресные овощи и священный нектар, замешанный на снадобье из полночных грибов.
— Сома! — воскликнула Шева, что-то смутно вспоминая.
— Да, мудрец, раскрывший мне секрет нектара, именовал его похожим словом — хаома. Отведав нектара, праведник, соблюдающий воздержание, способен проникнуть в суть того, что именуется бытием, а на деле есть выражение высшего, частицей которого наделена душа каждого, даже самого грешного человека. И можно обрести умение сливать свою душу с душой бытия, обретая власть над ним.
— Лептонное поле! — воскликнула Шева. — Ты сумел подчинить его своей воле!
— Я не знаю, о чем ты говоришь, но за годы послушания я научился понимать язык животных и растений, внимать шепоту воды и свисту ветра, я узнал слова, позволяющие сдвинуть гору, и научился управлять небесными светилами.
— Я видела это! — прошептала Охотница. — Так, значит, человек способен на это?
Учитель медленно, как почудилось Шеве, с сожалением покачал головой:
— Увы, нет. Человек не способен. Он выродился из Человека в человека. Когда-то каждый был назначен владеть силой, какая дана мне. Но для того нужно было раскрыть свою душу Свету, найти в себе мужество отречься от собственной единичности, слить себя с бесконечием множественного. Это оказалось не по силам человеку, чьими кумирами стали богатство и власть. Он взял в руки меч и подчинил себе других. Потом он оседлал коня и огнем прошелся по соседним градам и весям. Потом он захотел сладкого питья и смешал священный нектар с брагой, после чего пришел Ной, даровавший вино. Ной — это он, а не Адам, истинный погубитель рода человеческого. Ибо Адам понимал язык зверей и птиц, он жил в слиянии с миром, довольствуясь малыми благами и не гонясь за великими. Но Ной захотел большего. Он вообразил себя венцом мироздания, пупом всего сущего. Он замкнулся в себе, утратив способность внимать гласу зверей и птиц, а чтобы одолеть страх одиночества, Ной выдумал себе Бога, которым подменил Высшее, делавшее тварь Человеком.
— Но разве ты не веруешь в Бога? — изумилась Шева.
Лицо Иисуса стало мрачным.
— Нет, — сказал он. — Я верю в Человека, и я верю в Высшее, определяемое волей мириадов существ. Это и есть то, что должно зваться Богом. И это Высшее наделяет меня великой силой, а правильней сказать — пока наделяет, ибо скоро сила исчезнет.
— Почему?
— Вино. Лев подмешал мне в нектар каплю вина.
— Это не Лев, это сделал Фома!
Учитель мягко улыбнулся:
— Тебе неведомы наши прозвища. От рождения я помечен знаком рыбы, он навечно запечатлен на моем бедре. Ты видела его.
— Я…
— Не лги! Я знаю, что ты видела его! Я чувствую это! На бедре Иуды, которого ты именуешь Фомой, другой знак — лев. Я был рожден для мирного сева, он пришел в мир для кровавой жатвы. С детства мы были неразлучны, и, когда я по доброй воле укрылся в Обители, Фома то и дело навещал меня. И я передал ему часть силы, но Фома обратил ее во зло. Моя сила должна нести мир, Фома обратил ее в войну. Он научился исцелять тело, убивая при том душу. А научившись убивать душу, он научился умерщвлять и тело. Фома — великий разрушитель, сошедший на землю в отмщение за прегрешения рода людского. Он считает, что минула эпоха Рыб и настала эра Льва. Он мечтает разжечь войну, сокрушительным пламенем прокатиться от границ далекого Китая до Геркулесовых столпов, от загадочных Гиперборейских краев до колдовских теснин Голконды. Но для того ему нужна сила — большая, чем та, которой обладает он. Ему нужна моя сила! Он долго пытался заставить меня служить ему, но так и не сумел. И тогда он пошел лживым окольным путем и достиг своего.