Он замолчал, лег навзничь и заложил руки под голову. Я не стал тревожить его расспросами. Бывает так, что трудно подобрать нужные слова.
Затемно я пришел в землянку. Старшина уже приготовил мне место для отдыха.
На нарах были постланы шинель и плащ-палатка, вместо подушки положен противогаз. Сам старшина сидел разутый и тщательно исследовал подошвы сапог.
— Видпочивайте спокийно, а як що хочите исты, то сидайте с нами вечеряты, — предложил Пидкова.
Я был сыт, от еды отказался и улегся на свое место.
Спать не хотелось. Глядя на низкий потолок землянки, я слушал, о чем говорили мои соседи. Их было четверо: старшина Пидкова, симпатичная девушка, оказавшаяся парикмахером, и два сержанта. Они ужинали. В стреляных гильзах из-под снарядов горело несколько оплывших свечных огарков.
— Вид того казак гладок, що поив, та и на бик, — заявил старшина, покончив с едой и выбираясь из-за шаткого, пристроенного на березовых жердочках, стола.
Вылезли и остальные. Девушка принялась за уборку, что, видно, входило в ее обязанности, и запела. Пела она все одно и то же:
Голос у нее был мягкий, грудной, но одни и те же слова песни начинали раздражать меня. Я пробовал мысленно подпевать ей, перевертывался с боку на бок, но ничто не помогало — сон не приходил.
Не вытерпел и старшина.
— Маруся, змины пластинку! — с тоской в голосе взмолился Пидкова. — Надоели мени твои яблони и груши, хай воны сказятся. Душу прямо вывертае. Нехай сердце видпочине…
— Странный вы человек, товарищ Пидкова, — обиженно сказала девушка. — Другим же ничего…
— Другим тоже неважно, — отозвался голос.
— А вам, товарищ? — обратилась ко мне Маруся.
Я сделал вид, что сплю, и промолчал.
— Товарищ Катков, — окликнула она четвертого, — вас беспокоит моя песня?
— Нам хоп што. Мы ребята пскопские и до музыки дюжи…
Грохнул хохот. Я не стерпел и тоже фыркнул.
Маруся закусила нижнюю губу.
— Як ты сказал, Катков? А ну, скажи ще раз! — попросил Пидкова.
— Ладно, хорошего понемножечку, — ответил тот.
Наконец все замолкли. Приоткрыв один глаз, я посмотрел на Марусю. Она сидела теперь за столом и что-то писала. Прошло не менее получаса. Она запечатала конверт и легла на свое место.
Наступила тишина. Мои мысли снова закружились вокруг одного и того же вопроса: когда и как все произойдет?
Волнение, испытываемое в течение последних дней и ночей, утомило меня. Иногда я впадал в тревожное забытье, потом вдруг вздрагивал, всматривался в окружавшие меня предметы, вслушивался в тишину. Кроме далекого кваканья лягушек, ночь не приносила никаких звуков. Я снова впадал в дремоту и наконец глубоко заснул.
Проснулся мгновенно. Где-то совсем близко слышались разрывы. В бок меня толкал старшина.
— Вставайте скорийши! Як вы спите! С пивгодыны бой иде.
Я вскочил, огляделся. В открытую дверь землянки виднелось посветлевшее перед рассветом небо. Старшина одной рукой что-то торопливо запихивал в вещевой мешок, а другой светил фонарем.
— Як бы чего не забуты, — бормотал он, освещая фонарем углы землянки. — Здается, усе. Побиглы… Зараз село отдаемо.
Он выскочил, я — следом за ним.
Побежали лесом. Немцы вели минометный огонь по расположению батальона. Разрываясь, мины вспыхивали желтыми огнями.
— Сюды, за мною, а то як раз пид вогонь угодымо. — И старшина круто взял вправо.
Быстро пробежали открытую поляну и выскочили на окраину деревушки. На другом конце ее строчили автоматы, раздавались крики. Шел бой…
У одного из погребов старшина остановился, вздохнул от быстрого бега, смахнул рукавом пот со лба и подал мне свою большую, теплую руку:
— Бувайты здоровы! Божаю успиху… Лизте в погреб. Воны зараз тут будуть. Я побиг…
Он пригнулся и быстро исчез внизу, у оврага.
Я остался один. Совсем рядом шлепнулась мина. Я присел на корточки, а потом быстро сбежал по трухлявым ступенькам в погреб. Тут пахло гнилью, сыростью. Сразу стало холодно. Присел на последнюю ступеньку и почувствовал, как правая нога выбивает дробь.
Наверху слышались крики, выстрелы, топот бегущих ног. В дверной проем лился бледный, утренний свет.
Сердце вело себя явно неблагоразумно. Вначале ему, видимо, было тесновато в груди, оно неистово колотилось и готово было выскочить, а потом вдруг замерло и стало неощутимым я даже не чувствовал его толчков.